И как будто в этот момент внутри все окончательно рухнуло.
Словно прошлой ночью катастрофа была поставлена на паузу, как недосмотренный фильм. А сегодня ее слова глаза в глаза нажали «плей», и обломки падающих конструкций, зависшие вчера на сантиметр от земли, загремели внутри, ударяясь о поверхность. Бесповоротно. Без надежды. Навсегда. Меня нет.
Пыль от разрушений оседала, а тишина и пустота становились острее. Навалилась дикая усталость. Усталость размером с жизнь. Она слышала сквозь нее, как Дима говорил:
– Это – дно. Ты на дне. Это самое сложное. Возможно, через некоторое время начнет становиться легче.
Но чтобы ждать или радоваться «легче», нужна надежда, нужно ожидание. А их больше не было. Ничего не было. Ни боли, ни страха, ни надежды. Ее не было. Она знала, что не повторит попытку. Это не имело бы смысла. Она уже умерла. И в этой смерти было так много покоя, которого она искала…
Ребенок, родившийся в семье, где у взрослых много собственных сложностей и отсюда – дефицит сил, чтобы уделять маленькому человеку достаточно безусловного внимания, интуитивно распознает правила, каким ему быть, чтобы его замечали и любили. Постепенно, день за днем и год за годом, он все больше идентифицирует себя исключительно с тем, кого в нем замечают взрослые.
К примеру, мать-одиночка, уставшая от слишком большой нагрузки на работе, эмоционально замечает дочку чаще всего тогда, когда она самостоятельно убирает игрушки или помогает с младшим братом. Получая снова и снова опыт теплых эмоций от мамы исключительно в моменты помощи ей по дому, девочка неосознанно делает вывод, что, чтобы быть любимой, нужно обязательно быть ответственной и помогающей. Девочка, вмещающая в себя целую вселенную состояний, проявлений и желаний и не увиденная во своем многообразии своего Я, надевает единственный образ одобренной мамиными глазами себя – психологическую маску семейного «героя».
А бывает, родители эмоционально реагируют наоборот, только когда ребенок что-то ломает и допускает ошибки. Маленькому человеку, в свою очередь, намного важнее само внимание, чем его качество, и в конечном счете оказывается не так важно, хвалят или ругают, намного ценнее то, что наконец видят. Он научается чаще себя вести так, чтобы получать отклик, и постепенно становится «козлом отпущения» или «ребенком-монстром».
Вы, наверное, встречали в своих компаниях взрослых, чаще мужчин, которые бесконечно шутят, рассказывают анекдоты и привлекают к себе внимание всех присутствующих? И если присмотреться, то становится очевидно, что в этом балагурстве очень много напряжения и невозможности остановиться, побыть серьезным и глубоким. Перед вами повзрослевший ребенок-«шут», который с детства, живя в семье, переполненной страхом и болью, выучился быть легким, юморным и привлекающим внимание своими забавными выходками.
Бывает, что неразрешимых проблем и напряжения в семье так много, что лучше всего вообще не нагружать маму своей персоной и оставаться незаметным. Стать «потерянным» семейной системой ребенком – не выделяющимся, не требовательным, не обращающим на себя внимания – еще один вариант адаптации к происходящему вокруг.
Так появляются маски детей, живущих в дисфункции. «Герой», «козел отпущения», «шут» и «потерянный ребенок». А тот, кто прячется за маской, остается не узнан как другими, так и самим собой. Испуганная, не верящая в свою достаточность, стыдящаяся, не выплакавшая много слез объемная душа, прикрытая плоской картинкой снаружи.
Системы детских садов и школ рассказывают ребенку, что послушные и успешные дети любимы, а сложные и неуспешные – отвергаемы.
Хотя по логике вещей именно двоечники нуждаются в дополнительной помощи и внимании, ведь отличники своими результатами и так демонстрируют, что справляются с требованиями. Снова и снова ребенок получает послания, что должен быть каким-то (успешным, справляющимся, не ошибающимся), иначе окажется нелюбим взрослыми.
Неуверенный подросток, выходя в социум и исследуя его симпатии и антипатии, старается стать тем, кого этот мир одобрит. Ведь так намного безопаснее и понятнее, если внутри давно уже живет идея собственной бракованности и большое количество напряжения.
С момента рождения год за годом, попадая из одной системы в другую, человек старается быть тем, кого примут, заметят, оценят.
Внутри появляется так называемая фигура «внутреннего критика», которая выучила правила игры и постоянно требует от живой части быть идеальной, подходящей предъявляемым требованиям. Из этого постоянного давления ожиданий от себя появляется псевдоличность, маска, безопасный фасад, который абсолютно точно лучше себя настоящего, никому таким, как есть, кажется, не нужного.
Пользуясь выученными когда-то правилами – каким нужно быть, чтобы нравиться себе и другим, – человек более или менее благополучно доживает до средних лет, а счастья, как бы он ни старался соответствовать, все не случается. Правила не работают. Ожидания от себя и других не оправдываются. И если у человека достаточно ресурса, он идет в кризис, падает на дно и тотально разочаровывается в себе, в мире и в когда-то выученных правилах.
В этом разочаровании побеждает либо разочаровавший (тот живой и настоящий кусок себя, живущий где-то внутри), и тогда человек осознает, что не жил все это время себя, а лишь играл роль, и принимает решение в пользу жизни собой неидеальным. Либо победу одерживает разочаровавшийся (та часть, которая всегда ожидала большего), и тогда человек с двойной яростью начинает убивать себя. Часто в прямом смысле слова доводя до смерти.
Зависимый и созависимый не знают себя глубже этих самых социальных масок, за которыми только стыд, уверенность в своей ущербности и страх разоблачения. И если зависимый анастезирует это несовпадение внешнего и внутреннего употреблением, то созависимый спасается от себя глубинного, переводя все свое внимание на зависимого.
С этой точки зрения зависимость становится манифестацией кризиса, который пока не может разрешиться. Кризиса как отдельного человека, так и всей семейной системы, частью которой он является.