— Вот и позвонил бы, Виталий. Ты приехал через пять минут после меня.

— Но я не видел удостоверения, — парировал Золотов. — И вы мне ничего не сказали, кроме того, что у нас органы. Теперь получайте за свою халатность.

Трошин открыл рот, потом закрыл его. Возразить было нечего, Золотов, какой бы он ни был, оказался прав. Трошин подставил под удар институт и вообще всю программу, повел себя непрофессионально, а по сути — смалодушничал, струсил.

Он облизал сухие губы, хотелось пить, в кабинете сильно топили.

— Вот же черт… — тихо сказал Трошин. — Так глупо попасть… — он тяжело поднялся и подошел к окну, где возле фикуса на столике замер графин с водой. Налив стаканчик, выпил.

— Будешь? — кивнул он Золотов.

— Давайте, — ответил тот. — Хотя я не отказался бы и покрепче.

— Есть и покрепче, но… мне нельзя. А тебе могу налить.

— Буду благодарен.

Трошин вернулся к столу, где возле компьютера копошился Лукин, открыл одну из темных панелей, за которой располагался бар, доверху заставленный дорогим алкоголем. Каждый посетитель директорского кабинета, не без оснований полагая, что тот имеет отношение к медицине, вручал бутылочку чего-нибудь этакого — Золотов через плечо директора заметил этикетки японского односолодового Сантори Ямадзаки, Джек Дэниэлс и шеренгу коньяков…

— Ого, — вырвалось у него.

— Что желаешь? — спросил Трошин.

— Если угощаете, предпочту Сантори. В синей коробке.

— Губа не дура, — шутливо ответил Трошин. Достал коробку, распечатав ее, вынул бутылку.

Через пару минут Золотов вдохнул аромат одного из самых дорогих виски в мире и зажмурился от удовольствия.

— Нет худа без добра. Где еще такое попробуешь.

— Илья, ты будешь? — спросил Трошин.

— Нет, я не пью, — откликнулся тот, засев за компьютер. — Да где же оно? — едва слышно произнесли его губы.

— Ну как знаешь. А я, пожалуй, все же выпью.

Трошин налил себе виски в широкий стакан.