— Вы имеете право обратиться к собравшимся, — сообщил ротмистр Зебницкий, распоряжающийся казнью.

Но превратившийся в собственную тень чекист, некогда такой красноречивый и бойкий, смог выдавить из перекошенного рта лишь невнятное мычание, и потому «слово взяла» женщина.

— Граждане свободной России! — четким, хорошо поставленным голосом выкрикнула она. — Наймиты мировой буржуазии хотят преступно лишить нас жизни! Но мы не боимся виселиц и палачей! Народная власть настигнет белых бандитов везде, куда бы они ни скрылись, и ее карающая рука будет беспощадна!..

Стоящий над толпой многоголосый ропот стих сам собой, и только что жаждущая смерти «красной сволочи» людская масса жадно внимала словам приговоренной, внезапно превратившейся в обличительницу. А та, привыкшая выступать на митингах, видя, что толпа, против своей воли, подчиняется ей, с каждым словом все усиливала напор. Казалось, что на «товарище Искре» уже не старое, грязное и замаранное своей и чужой кровью платье, а скрипящая кожаная тужурка, туго перепоясанная ремнем с маузеровской кобурой на боку, что не кровавое пятно расплывается на ее груди из так и не зажившей до конца и теперь открывшейся раны, а кумачовый бант… Еще немного, и люди поверили бы в яростные слова, тяжкими камнями падающие в темные крестьянские души…

— Пора кончать эту комедию, — услышал Алексей отцовский голос и увидел совсем неподалеку Владимира Леонидовича, окруженного офицерами.

— Так точно, — козырнул ротмистр Зебницкий, расслышавший слова командира даже на расстоянии, и, выхватив из кармана френча платок, махнул им палачу, тут же выбившему скамью из-под ног приговоренных.

Затянувшаяся петля оборвала пламенную речь на полуслове, и женщина, мучительно изогнувшись, задергалась всем телом, стараясь дотянуться пальцами босых ног до такого близкого, но недосягаемого, увы, помоста. Лицо ее налилось кровью, дико косящий, как у загнанной лошади, глаз пытался найти в толпе кого-то ей одной ведомого, черные губы шевелились беззвучно, словно посылая проклятия своим палачам…

Агония революционерки продолжалась долго. Ее товарищ, вяло дернувшись всего пару раз, давно висел рядом с ней старым грязным мешком, лениво поворачиваясь на натянутой струной веревке, а она все еще жила. Глядеть на это было невыносимо, и над толпой рос недовольный ропот.

— Сделайте же что-нибудь! — отчаянно закричал Алеша, чувствуя, что лишившаяся чувств Вика безвольно повисла у него на руках. — Прекратите все это!..

Один за другим грохнули два револьверных выстрела и бьющаяся в агонии жертва наконец обрела покой. И юноша мог поклясться, что последний взгляд покойницы, замерший на его лице, был полон благодарности.

Пламенная большевичка и бескомпромиссный борец с мировой контрреволюцией, товарищ Искра оказалась права — повесить ее тоже толком не удалось. Как ранее — расстрелять…

Товарищ Бокий[12] выслушал доклад следователя в полном молчании, неотрывно глядя ему в глаза своими гипнотическими зрачками…

— Вы закончили, товарищ Черемыш? — разлепил он губы, когда тот остановился.

— Так точно, товарищ Бокий.

— Подготовьте документы на представление товарищей Рейгель и Резника к наградам. Посмертно.

— Но они, возможно, все еще живы!

— Как вы собираетесь это установить?

— Нужно тщательно прочесать район Кедровогорска с привлечением войск и местного населения, использовать аэропланы…

Глеб Иванович поднялся из-за стола и подошел к висящей на стене огромной карте Советского Союза, недавно отпечатанной и еще пахнущей типографской краской. Глаз радовали названия без ненавистных «старорежимных» «ятей» и «ижиц». Взгляд остановился на Сибирском крае, включившем в себя несколько бывших огромных губерний, могущих поспорить по размерам со многими европейскими государствами, а то и превзойти их в разы, нашел Кедровогорск.

— Вам известно, товарищ Черемыш, какова площадь Кедровогорского округа? — повернулся он к следователю.