5

— Все, лагерь наш! Живем, контра!

Тарас уже успел перепоясаться поверх робы солдатским ремнем с подсумками и плоским штыком от СВТ[33] в ножнах, но от самой винтовки отказался, предпочитая пистолет-пулемет с толстым диском.

— Видал, какой трофей?

Но Алексей Коренных был не рад. Он бросался в самые опасные места, искал смерти, но и пуля, и штык обходили его стороной. И теперь, когда все было кончено, предстояло самое тяжелое…

Казаки прорвали колючую проволоку и ударили в тыл, когда охрана уже торжествовала победу. Позади каждого кавалериста сидел пехотинец, спешивавшийся, как только оказывался внутри ограды, и тут же бросался в бой. Нападавшие мгновенно перемешались с обороняющимися, схватка распалась на множество поединков, и пулеметы на вышках оказались бесполезны. Пулеметчики, прозевавшие появление конников, палили поверх голов, боясь попасть в своих. А когда из бараков хлынули потоки заключенных и сотни рук, мешая друг другу, принялись раскачивать наспех сколоченные еще в момент организации лагеря сооружения, им уже стало не до стрельбы.

Уцелевшие охранники бежали сквозь те же проломы, что проделали нападающие, и затерялись в лесу, а нерасторопных осталось только пожалеть. Участь тех несчастных, что попали в руки озверевших зеков, преимущественно уголовников, была так страшна, что казаки вынуждены были взять оставшихся в живых под охрану и запереть в штрафном изоляторе.

Вообще же удалось обойтись гораздо меньшей кровью, чем ожидалось, и теперь победители выстраивали освобожденных на лагерном плацу, с трудом выравнивая шеренги рвавшихся мстить людей в черных ватниках. Но вокруг царил хаос.

Толпа уголовников разгромила медпункт и дорвалась до спирта, другие под шумок взломали двери продуктового склада, нажрались всего подряд, без разбора на голодный желудок, и теперь корчились в страшных муках, выблевывая тушенку пополам с крупой и сухарями. Отовсюду раздавались винтовочные выстрелы и вопли — бывшие товарищи по несчастью выясняли весьма сложные отношения друг с другом…

— Рад вас видеть в здравии, Алексей Кондратьевич, — спешился рядом с бывшими атаманом и комдивом офицер с полковничьими погонами на плечах, в котором Алексей не без труда узнал бывшего корнета Манского. — А это кто с вами?

— Командир дивизии Рабоче-Крестьянской Красной Армии Чернобров, — глаза Тараса зло сузились при виде ненавистных погон, а руки стиснули автомат.

— Бывший, — поправил Коренных, которому очень не нравилось, как поглаживал рукоять шашки Манской.

— Красный, значит, — сказал, будто выплюнул, Сергей Львович, — Полковник Русской Императорской Армии князь Манской-Тизенгаузен, — он кинул к козырьку фуражки руку, затянутую в лайковую перчатку, и не удержался от колкости: — Действующий.

— Это мой друг, — поспешил вставить Алексей, у которого и так камень лежал на душе. — Сейчас мы все на одной стороне.

— С красными? — скривил губы полковник.

— С русскими…

К ним подскакал молодой казачий сотник и отдал честь:

— Построение закончено.

— Время не терпит, Алексей Кондратьевич, — взял себя в руки Манской. — Надо объяснить людям цель нашего… хм-м… визита. Выступить перед ними мог бы и я, но это, — он с улыбкой смахнул невидимую пылинку с золотого погона. — Вызывает у большинства собравшихся сенную лихорадку.[34] Поэтому, думаю, что лучше это будет сделать вам. Вдвоем.