— А кто он такой-то, мужик этот по радио? Ты его знаешь? Откуда ему про военных что-то известно? Кто он вообще, а? — говорил Ирин отец.

— Лёня, ну ты уже как-то совсем заморачиваешься, — вместо меня отвечала ему Екатерина Дмитриевна — мать Иры, — Какая разница, кто, откуда? Главное что выход какой-то предлагают. Я так и сразу говорила — к военным надо. Они люди грамотные, с ними и нестрашно будет.

— Я заморачиваюсь?! Х-ха! Ну уж… Эти-то понятно: молодые, горячие, сломя голову готовы куда хочешь. Ты-то куда, Катя?! Что значит «какая разница»?! Это тебе не в магазин сходить — тут жизнь зависит! Твоя, Иришкина — всех нас! Тут нельзя так: наобум — и полетели, куда глаза глядят!

— Пап, помнишь, ты сам про станцию читал? Что она взорвётся скоро без обслуживания. А вдруг она уже? А мы ещё здесь.

— А вдруг нет? Да и вообще, то теория из интернета была. У них там наверняка сейчас на всех больших станциях предохранители стоят какие-то на этот случай.

— Рано или поздно придётся выходить, — сказал я с той же обречённостью, с какой в сотый раз бросил бы об стену горох в надежде таким образом вызвать землетрясение, — Еды и воды не хватит навечно. Пить дождевую воду сейчас — лотерея, с учётом опасности заражения после возможного взрыва на станции. Она, может, и не взорвётся — кто её знает. Но зима, например, точно наступит. Надеюсь, вы знаете, как протопить квартиру в многоэтажке эдак в январе, без горячих батарей, воды, электричества и далее по списку.

— А ты, надеюсь, знаешь, сколько стоила эта квартира, дружок-пирожок, — с ненавистью ответил Леонид Николаевич, — Вам-то всё легко, всем швыряетесь… Возьми да брось дом свой, да иди чёрт знает, куда. Чёрт знает, зачем ещё — вот, что главное-то! Нет, однозначно, зиму-то переждать где-то надо. На даче, как я предлагал уже. Но нет, вы всё чего-то боитесь, как дети малые…

Ирин отец раздражал меня своей способностью перевернуть всё с ног на голову. Он сам боялся больше всех, и больше всех же говорил, что вот, мол, да я-то наружу хоть сейчас, только продумать всё надо, нельзя же просто на рожон бросаться, как полоумным. А что на пару деньков задержимся — это вы не бойтесь, чего испугались, как котята? Ничего страшного не произойдёт, месяц сидели — ещё посидим… В общем, ситуацию он не контролирует. Но это не проблема. Проблема в том, что он изо всех сил старается убедить всех — и себя в том числе, — что на самом деле у него всё под контролем. Барахтается на поверхности и топит себя вместо того, чтобы расслабиться, уйти под воду и там оттолкнуться ото дна. В своих барахтаньях, в своих попытках вернуть контроль он не скупится на софистику, психологическое давление и нетривиальное высмеивание всех вокруг, кто осмелится вступить с ним в полемику. Он заболтает, унизит, накричит на самых близких себе людей лишь бы остаться нужным в качестве отца семейства — фигуры, которая всё контролирует, принимает значимые решения и ведёт всех за собой. И я ничего не могу с этим сделать. Вся надежда на Екатерину Дмитриевну и на Иру, которая сегодня уличит момент и поговорит с ней, убедив взять инициативу в свои руки. Иначе мы так тут и останемся.

Чтобы не сойти с ума, во всём надо искать плюсы. Например, благодаря тому, что мы всё топчемся на месте и уже который день сидим в их квартире, никуда не двигаясь, я имею возможность писать. Вряд ли у меня будет это получаться в дороге. Поэтому — скорее назад, к чистым страницам, заполнять их историей о том, как я добрался до Иры, и кто встретился мне на этом пути.

День 35

Вчера у нас было достаточно времени, чтобы как следует познакомиться со спорткомплексом и привыкнуть к его стенам. Поэтому утром мы проснулись отнюдь не с ощущением растерянности от незнакомого окружения, а напротив — с чувством, будто мы прожили здесь не меньше, чем все прочие.

«Всех прочих» было немного: всего двадцать шесть человек. Абсолютное большинство их составляли дети: начальная школа, редко — кто-то чуть-чуть постарше. Сюда они ходили на всевозможные секции и кружки — даже летом, в июле, когда всё началось. В начале их было больше. Потом остались только те, кого так и не забрали родители. Взрослых — тренеров, административных сотрудников и прочего персонала — поначалу тоже было больше. Но они сами были чьими-то родителями, супругами, братьями, сёстрами, сыновьями и дочерьми, и в конце концов — в первые же дни или чуть позже — ушли из спорткомплекса, оставив своих воспитанников.

Итого, на момент нашего появления здесь было всего два человека, приглядывавших за оставленными на произвол судьбы мальцами. Один — местный тренер по боксу, здоровенный детина лет двадцати пяти. Другой — не менее здоровенный мужик, боец специального отряда полиции. Он-то и встретил нас вчера, с незаряженным автоматом наперевес. Со своими сослуживцами он был направлен сюда тогда же, когда на трассе случилась авария и образовалась пробка. Ровно в тот же час здесь началась бойня. Трупы тех, кто погиб в числе первых, оживали, набрасывались на бедолаг в машинах, выковыривая их оттуда точно кильку из консервных банок. Таким образом они умножали свои ряды с каждой минутой. В конце концов, люди стали бросать свои автомобили и спасаться бегством, но тем, кто стоял в голове этого бесконечного состава из машин, делать это было уже поздно. Вооружённым бойцам спецотряда была поставлена задача подавить беснующуюся толпу и… отправить всех под арест!

— А чё? Так и было: сначала всех этих леприконов типа задерживали. Гранаты шумовые кидали. Водомёты шли в ход. Всё как на разгон митинга в общем. Сколько ребят полегло тогда просто… просто так как будто. Я когда увидел своими глазами, чё они, трупы эти, творят — сразу приказал огонь открыть. Пусть, думаю, хоть на пожизненное закроют, зато хоть какой-то итог будет у операции, кроме ещё одной размотанной роты и разинутых ртов в штабе, мол: «Как же так вышло-то?!» В общем, стреляли-стреляли, да отстрелялись все, подчистую. Потом — кто погиб, кто бежал… Короче, то на то и вышло в итоге, размотали нас как котят. Н-да… Это щас хоть более-менее спокойно как-то кругом: по крайней мере, тут. А тогда, в первую неделю, такое творилось…

Этим рассказом боец спецотряда накормил нас одновременно с ужином. Позже он поведал нам и о том, зачем носит с собой незаряженный автомат, в дозоре, и почему встретил нас лязгом передёрнутого затвора.

— Такой звук ни с чем не спутаешь. Человек и мертвяк, как услышат его, ведут себя по-разному. Человек пугается, останавливается и начинает всматриваться в даль. Мертвяк — нет. Мертвяк — он сразу бежит к тебе, как газель на водопой.

— И что потом? — спросил Лёха, — Вот бежит он, а чего дальше-то делать?

— Прятаться, ясное дело. Дозорный — в будку. Ребята — в здание и двери на засов. Потом, если он один там или двое — мочу гадов. Если больше — тот, кто в дозоре, сигнализирует по рации тому, кто с ребятами, и начинается операция «Лесник».

— Это что значит?