– А кто судил Вашего мужа? – спросил я.

– Судья Черкезов, – ответила женщина.

Это был тот самый Черкезов, у которого цыгане украли шкаф. Мне все стало ясно.

После суда побои участились, а любовницы чередовались одна за другой. Клиентка моя показала пачку медицинских справок о синяках, кровоподтеках, ссадинах, о неудержании мочи в результате повреждения почек. Эти справки и осмотры врачей ей казались каким-то утешением и защитой в ее тяжелом положении.

Подросла дочь и нашелся жених, стали справлять свадьбу. Пьяный муж явился и разогнал всех, срезал качели ножом, перевернул стол с едой и угощением, избил жену и дочь. Невесту отправили в больницу, где у нее был обнаружен перелом ребра. Был суд, судил судья Щёкин. Но подсудимый опять был оправдан. Кулачное право и безудержный произвол окончательно воцарились в этом крестьянском доме.

Наконец, муж взял в любовницы молодую сестру обвиняемой. Она была уже продуктом нового времени, ходила в кожаных штанах, играла на гармонии и курила папиросы. Дочь вышла замуж и ушла со двора, а мою клиентку муж выселил в землянку в огороде. Как-то ночью он вошел к ней, плеснул на нее ведро керосина и попытался поджечь. Жена убежала и спаслась у соседей.

Подошло время молотьбы маслянки (это мелкий подсолнух, идущий на масло). Муж ее и сестра поехали на хутор молотить. Дождавшись ночи, обвиняемая спрятала безмен под одеждой и вышла из дома. Она нашла их спящими рядом на току, высоко подняла безмен и со словами «Боже, поможи!» ударила по голове сначала мужа, потом сестру, потом опять мужа, потом опять сестру. Сколько раз она опускала безмен, она не помнит.

Судебно-медицинская экспертиза «угадала», что удары нанесены каким-то тупым тяжелым орудием, но ни следов ее ног, ни крови на одежде, ни тупого орудия найдено не было, так как после убийства женщина бросилась бежать, кинула безмен в какое-то болотце и вернулась домой никем не замеченной.

– Ему все с рук сошло: убил сына – оправдали, скалечил дочь-невесту – оправдали, а меня до смерти забивал и живую сжечь хотел. Где я найду защиту? Я видела, что мне от него идет смерть, так лучше тюрьма.

Муж был убит. Этот самосуд был необходимой самозащитой против советского бессудия. Сестра оказалась раненой. Ей сделали операцию, извлекли кусочки раздробленной кости с поверхности мозга. Обвиняемая навещала ее в больнице, передавала ей продукты, а затем, взяв ее домой, ухаживала за нею и не позволяла работать. Все сельские работы она закончила сама, а затем с помощью соседей управилась и с пахотой, и с севом.

По моему настоянию обвиняемая на суде созналась. Это вызвало недоумение у судьи. Обычно, получив взятку, судья вместе с защитником и обвиняемым совместными силами обманывали правосудие, и дело проходило гладко, а если к тому же «подмагарычены» были свидетели, то блестяще. Здесь же произошло какое-то недоразумение: обвиняемая нигде не признавала себя виновной, улик против нее не было, а на суде она созналась в содеянном. Правда, я дал по этому делу взятку моральную: сказал, что это признание указывает на высокое доверие народа к советскому суду. Положение мое в этом деле после признания подсудимой было очень сильным, так как я мог развернуть всю картину жизненной правды. И дело я выиграл.

Суд признал мою клиентку виновной и дал ей пять лет лишения свободы условно с пятилетним испытательным сроком, т. е. оставил ее на свободе с тем, что, если она в ближайшие пять лет совершит аналогичное дело, она будет отбывать пять лет в совокупности с вновь назначенным наказанием.

По советскому закону при определении наказания «по совокупности» сроки не суммируются, а высший срок поглощает более короткий. Так, если имеются два приговора – один на пять лет, а другой на восемь лет, осужденный отбывает только восемь лет. Впрочем, если принять во внимание всю бесчеловечность и жестокость советской пенитенциарной системы и то, что для многих оказываются смертельными даже двухгодичные сроки пребывания в концентрационных лагерях, – о гуманности тут говорить не приходится.

Советский народный суд состоит из председателя – народного судьи, обязательно партийца, и двух народных заседателей, которые избираются различными профсоюзными организациями, колхозами и пр. и отбывают эту повинность по очереди. Народные заседатели существуют, в принципе, «для мебели». Они подписывают все, что дает им судья. В совещательной комнате они равноправны, но, если кто-нибудь из них остается при своем мнении, он должен подписать приговор, а свое мнение изложить отдельно в письменном виде, чего он не может сделать по своей малограмотности или из-за боязни, в особенности, когда речь идет о «политических», т. е. крестьянских делах. За всю свою многолетнюю практику я не видел ни одного «особого мнения». Кроме того, все народные судьи связаны тайной совещательной комнаты, т. е. не смеют говорить о том давлении, которое производил на них судья.

Народный суд, кроме того, – формальный суд. Он не может вынести приговора «по совести», без объяснения формальных причин, как это делал дореволюционный суд присяжных заседателей. Он должен в описательной части приговора изложить события, соответствующие протоколу судебного заседания, который ведет малограмотный секретарь. Затем должна последовать резолютивная часть приговора, начинающаяся словами эаклинательного характера: «а потому и руководствуясь статьями 319–320 УПК РСФСР, суд приговорил обвиняемого такого-то на основании статьи такой-то подвергнуть мере социальной защиты сроком…» и т. д. Этим заканчивается резолютивная часть приговора с упоминанием, что на кассационное обжалование дается две недели.

В старое время правительство доверяло народу в лице двенадцати присяжных заседателей, слушавших в окружном суде дела, и приговор их, вынесенный «по совести», без объяснения формальных причин, обжаловать, опротестовать или отменить было фактически невозможно, так как «внутреннее убеждение» судей никакому правительственному контролю не подлежало.

При советской же власти – наоборот, никакого доверия со стороны правительства к суду нет, хотя везде председателями поставлены свои партийцы. По закону дело подлежит проверке только в кассационном порядке для рассмотрения вопроса о том, не нарушены ли обряды и формы судопроизводства, гарантирующие правильность разбора. Любое дело после его кассационной проверки может быть той же кассационной инстанцией и в том же заседании рассмотрено «в порядке надзора», и по существу приговор может быть отменен и отослан на новое рассмотрение, или же может быть изменено наказание, и даже вовсе прекращено дело. По существу же кассационная инстанция дела не рассматривает, и в этом смысле «внутреннее убеждение судей» проверке тоже не подлежит.

В дореволюционной России невозможна была дача взятки, так как неизвестно было, кто будет судить, ибо присяжные заседатели выбирались по жребию и после этого были так изолированы, что даже в уборную ходили под конвоем. Теперь же цыган приходил к судье и договаривался с ним о краже шкафа, а судья Гофман указывал, кому «дать» в кассационной инстанции.

«Берут» ли в Верховном суде? Да, дают и там, как мне говорили мои коллеги, которым приходилось выступать в Верховном суде в роли защитников. Но там дают крупно: осетровыми балыками в рост человека, бочками икры и пр. Где же взять такую взятку, когда Россия голая и босая? Колхозник, приговоренный к смерти, такой взятки действительно дать не может, а директор какого-нибудь Госрыбтреста на Каспийском море может заплатить не только балыками, но и золотом, и бриллиантами.