Лучшая школа в мире для мальчиков, Итон, я думаю, должен был шокировать.

Шок, должно быть, был частью её первоначального устава, возможно, даже частью инструкций, данных её первым архитекторам основателем школы, моим предком Генрихом VI. Он считал Итон своего рода святыней, священным храмом, и с этой целью хотел, чтобы он подавлял чувства, чтобы посетители чувствовали себя кроткими, униженными паломниками.

В моем случае задача была выполнена.

(Генрих даже наделил школу бесценными религиозными артефактами, в том числе частью тернового венца Иисуса. Один великий поэт назвал это место «святой тенью Генриха».)

С течением веков миссия Итона стала несколько менее благочестивой, но учебная программа стала поразительно более строгой. Была причина, по которой Итон теперь называл себя не школой, а просто… Школой. Для тех, кто в курсе, другого выхода просто не было. 18 премьер-министров были воспитаны в классах Итона, а также 37 лауреатов Креста Виктории. Рай для умных мальчиков, таким образом, он мог быть чистилищем для одного не очень умного.

Ситуация стала бесспорно очевидной во время моего самого первого урока французского. Я был поражён, услышав, как учитель проводит урок на быстром, безостановочном французском языке. Он почему-то предположил, что мы им свободно владеем.

Может быть, все остальные. А я? Свободно? Потому что я неплохо сдал вступительный экзамен? Всё как раз наоборот, mon ami!

После этого я подошёл к нему и объяснил, что произошла ужасная ошибка и я попал не в тот класс. Он сказал мне расслабиться, заверил, что я быстро наверстаю. Он не догонял; он верил в меня. Так что я пошел к директору, умолял его определить меня в класс с мальчиками, кто говорит медленно и медленно учится — такими, comme moi.

Он сделал, как я просил. Но это была всего лишь временная мера.

Раз или два я признавался учителю или однокурснику, что попал не в тот классе и не в то место. Я словно залез в родительскую обувь. Они всегда говорили одно и то же: не волнуйся, с тобой всё будет в порядке. И не забывай, что брат рядом!

Но я не был тем, кто забыл. Вилли сказал мне притвориться, что я его не знаю.

В смысле?

Ты со мной не знаком, Гарольд. А я — с тобой.

Он объяснил, что последние два года Итон были его убежищем. Никакого младшего брата, который ходил бы за ним по пятам, приставал с вопросами, мешал общаться с другими. Он ковал собственную жизнь и не хотел от неё отказываться.

Это было не ново. Вилли всегда ненавидел, когда кто-то ошибался, думая о нас вместе. Он ненавидел, когда мама одевала нас в одинаковые наряды. (К тому же её вкус в детской одежде доходил до крайностей; мы часто были похожи на близнецов из «Алисы в Стране чудес».) Я почти не обращал на это внимания. Мне было плевать на одежду, свою или чужую. Лишь бы не носить килты, с этим неприятным ножом в носке и ветерком в заднице. Но для Вилли носить такой же блейзер, такие же узкие шорты, как и у меня, было настоящим мучением. А теперь ходить в ту же школу было чистым убийством.

Я сказал ему не волноваться. Я забуду, что когда-либо знал тебя.

Но в Итон это не так просто. Думая помочь, они посадили нас под одну чёртову крышу. В Мэнор-Хаус.

По крайней мере, я жил на первом этаже.

А Вилли — наверху, со старшими мальчиками.

17