Но сейчас скальпель был в ее руке — холодный, отражающий свет люминесцентных ламп. От него веяло трагизмом и какой-то сокрытой в металле силой. С глубинным мистическим трепетом Дарья мысленно сказала ему: «Мы с тобой не враги!», и ей почудилось, что инструмент отозвался, послав в ее руку импульс решительности.

Дарья отложила скальпель, отколола одну из ампул, набрала в шприц обезболивающее средство и, уже не колеблясь, вонзила иглу в кожу Свина рядом с ухом. Свин на укол не отреагировал — спал крепко. Дарья выждала секунд тридцать и снова взяла скальпель. Попыталась внушить себе, что перед ней сейчас не живой человек, а нечто неодушевленное. Не получилось. Тогда она, разозлившись, процедила:

— Он убил Киру!

И с чудовищным напряжением, с побелевшим лицом и зубовным скрежетом принялась отрезать Свину ухо. Она ощущала, как сталь рассекает хрящи, как лезвие с легкостью, будто существуя само по себе, разъединяет плоть. В этом было что-то магическое, не дающее отвращению взять верх. На короткий миг Дарьей даже овладел восторг.

Она положила отрезанное ухо в пластиковый контейнер, оторвала от рулона кусок ваты и приложила его к ране. Вата быстро пропиталась кровью. Свин поморщился, издал тихий звук, похожий на стон, но власть сна была слишком сильна.

Дарья выбросила окровавленную вату в ведро с экскрементами и приложила к ране другой ватный ком, который закрепила пластырем.

Со Свином все. Теперь черед Виктора. Она поглядела на него и содрогнулась. Приближаться к этому матерому волку было страшно: а вдруг он притворяется, что спит, и только и ждет, когда она к нему подойдет? Да, она собственными глазами видела, как он пил воду со снотворным, но… Дарья не могла придумать логичные аргументы, которые должны следовать за этим «но», а решительность тем временем улетучивалась.

— Он спит крепко, не сомневайся, мамочка, — прозвучал детский голос.

Копия Киры вышла из-за спины Дарьи, проследовала к Виктору и тренькнула колокольчиком возле его головы.

— Ему сейчас хоть руки и ноги отрезай, не проснется. Не-а, точно говорю — не проснется.

Дарья взяла коробку, подошла и села возле Виктора, выругав себя за то, что поддалась страху. Медлить не стала — быстро вколола успокоительное и с суровым выражением лица, не испытывая ни восторга, ни отвращения, отрезала ухо. Приложила вату к ране.

Веки Виктора чуть подрагивали, дернулась рука. Дарья подумала о том, как просто было бы сейчас перерезать ему горло. Один взмах скальпелем — и все, конец. Скальпель блестел так заманчиво, он словно бы просился в руку.

— Отрежь ему второе ухо. И нос! — с азартом посоветовала девочка. — Отрежь, мамочка, отрежь! И пальцы отрежь! Ну, хотя бы один палец!

— Нет! — твердо сказала Дарья.

— Ну почему-у?

— По кочану. И вообще, не трогай меня сейчас!

Копия Киры топнула ножкой, надула губы и мгновенно растворилась в воздухе. Дарья закрепила вату пластырем, закрыла коробку, не спуская сосредоточенного взгляда с лица Виктора, и поднялась. Ей не терпелось увидеть, как узники будут просыпаться, скуля от боли. Почему-то казалось, что они начнут именно скулить, как побитые шавки. Она этого жаждала. А когда ублюдки обнаружат, что лишились ушей, их ждет очередной сюрприз. Дарья наклонилась и плюнула Виктору в лицо.

— Ты не волк, а шакал!

Его щека дернулась, дыхание участилось. Дарья понадеялась, что ему снится кошмар, что он даже в мире грез страдает.

Она сунула коробку под мышку, морщась от отвращения, взяла ведра с экскрементами, чтобы опорожнить их, и покинула камеру пыток. А веселый пухлый повар на экране телевизора, напевая арию на итальянском языке, с энтузиазмом готовил Королевскую пиццу.