Дарья тоже слышала — звук, словно где-то рядом завывал и стихал ветер. Она подумала о ночах в интернате: рыжеволосая девочка лежит в кровати, натянув одеяло до подбородка. Не может уснуть, смотрит в окно, на стекле которого тени образовали дрожащие корявые узоры. А за окном промозглая осень. И ветер завывает. Девочке мерещится, что там, среди мокрых деревьев с пожухлой листвой бродит чудовище. Она даже придумала ему имя… теперь уже и не вспомнить какое, что-то на «Г»… А может, чудовище действительно существовало? Может, Гроза всегда была рядом — бродила, скрываясь в ночи, присматривалась? И выбрала рыжеволосую девочку, чтобы много лет спустя сделать ее игрушкой в своих руках.

Ветер. Как дыхание. Она здесь. Это ощущалось кожей, кровью, каждой клеткой тела. Дарья чувствовала, как пространство вокруг тяжелеет, наполняется напряжением. Глаза щипало, в кишках разрастался холод, волосы потрескивали.

Свин тонко заскулил и принялся хлопать себя ладонью по виску, будто пытаясь выбить из головы собственное безумие. Виктор же обреченно смотрел в пол перед собой. Веко в его заплывшем глазу подрагивало, с губ срывался шепот:

— Я слышу ее. Слышу…

Во мгле возник бледный овал лица. Волосы — как продолжение дымной хмари. Гроза с неспешным изяществом ступила на бетонный пол комнаты и застыла. Несколько мгновений Дарья видела ее вполне отчетливо: красивая обнаженная женщина, по телу которой струились лоснящиеся, будто живые, иссиня-черные ленты. А потом фигура начала двоиться, троиться, растекаться, словно Гроза не могла удержать физическую форму здесь, на чужой территории. Она казалась реальной и нереальной одновременно.

Мозг Дарьи бунтовал. Он возмущенно пытался обработать изображение, полученное с сетчатки глаз, но воспринимал все как нелогичный зрительный обман. Мозг знал лишь то, что положено знать, а это… это было знание иного измерения.

Взгляд Дарьи сам по себе уползал в сторону, отвергая фиксацию. В глазах лопались сосуды, зрительные нервы ныли, но она с нарастающей злостью упорно пыталась вглядеться в лик Грозы. Это было важно. Дарья внушила себе, что нет ничего важнее. Она должна смотреть в лицо врагу. Как еще человек, чье оружие лишь гнев и презрение, может противостоять могущественной стихии? Пускай видит, тварь, что кто-то ее не боится! Пускай видит!

Гроза приблизилась к Свину. Струи ее волос плавно, с волнообразной грацией будто бы стекали с головы лоснящимся потоком, устремляясь в объятия мглы. Теперь ее дыхание не было ветром, оно походило на шелест сухой листвы.

Свин всхлипнул и как-то осторожно, снизу вверх, поглядел на Грозу. Он напоминал обиженного ребенка — нижняя выпяченная губа чуть дрожала, в чертах лица отпечаталась наивность, какая бывает только у детей и умалишенных.

— Все черепашки ушли, — пожаловался он. — Почему они ушли?.. Верни их…

Гроза протянула руку, коснулась тонкими пальцами его плеча. Свин вздрогнул, сделал резкий вдох, а с выдохом его тело стало бесплотным, темным. Раздался тонкий вибрирующий звук, от которого у Дарьи зубы заломило, и Свина разорвало на сотню дымных клочьев. Мгла протянула к ним туманные щупальца, затянула их и поглотила равнодушно. Рядом с подстилкой остались лежать обглоданные косточки кисти руки — единственное доказательство, что некогда существовал человек, похожий на пухлого херувима.

Развернувшись, Гроза поплыла к Виктору. Он даже не пытался от нее отшатнуться. Стоял смирно, расслабленно. У него был вид человека, который смирился со своей участью, с покорностью ожидающего, когда все закончится.

Но вдруг его дыхание участилось, дернулась щека. Он наклонил голову, и внутри него словно бы распрямился стальной стержень. Виктор расправил плечи, сплюнул себе под ноги. Обреченность из его глаз исчезла, сменившись бунтарской суровостью. Зверь восстал из пепла. Дарья снова видела несломленного волка — гордого, сильного.

И с неожиданной горечью, уверенно она подумала, что он заслуживает ее прощения. И простила, ощутив, как внутри, в области сердца, что-то трепетно освобождается. Оковы пали, клетка распахнута и… Дарья осознала свою свободу. Словно не узников, а себя все это время держала в камере пыток. Не для этого ли она вернулась? Не для этого ли шла сквозь застывшее безмолвие?

— Я хочу, чтобы ты знала… — услышала она напряженный голос Виктора. — Я — раскаиваюсь!

Гроза протянула к нему руку, и Дарья сомкнула веки. От пронзительного дребезжащего звука снова заломило зубы. Звякнула цепь. Тихо пророкотал гром.

«Теперь мой черед», — сказала себе Дарья. Она открыла глаза. Гроза стояла в нескольких метрах от нее — обнаженная фигура все так же двоилась, троилась, вибрировала, расплывалась.

Дарью начала бить дрожь — не от страха, а от мощнейшего напряжения. Сам воздух словно бы давил со всех сторон, пытаясь заставить поникнуть, обмякнуть, почувствовать себя ничтожной. Внутренний голос выполз из небытия и пропищал жалобно: «Сдайся, упади на колени…»

— Смотри! Ей! В лицо! — вслух, сквозь зубы приказала себе Дарья.

Звук собственного голоса придал ей силы. Она решила, как Виктор в последние секунды жизни, держаться с достоинством. Марионетка? О нет, нет и нет! Марионетки не бросают вызов кукловодам. Стоять, расправив плечи, смотреть с презрением, без страха — в этом и есть вызов. А еще можно произнести слова, которые Грозе никто и никогда не говорил: