27 октября. [Пятница.]
Слухи подтвердились. Большевики свергли правительство и арестовали его, так что вся власть теперь у них. Избрано 14 большевиков, среди них: Ленин, Зиновьев, Троцкий и др[угие]. Все они евреи под вымышленными именами. Мы не получаем ни писем, ни газет. Ленина германцы перевезли в Россию в пломбированном вагоне. Какая подлость, какой блестящий спектакль они разыграли, эти негодяи…
28 октября. [Суббота.]
До нас дошли слухи, что все министры арестованы и пешком препровождены в крепость, где и находятся в заключении. Лишь первый [министр] избежал этой участи. Говорят, он, Керенский, уехал в Псков, назначил сам себя Верховным главнокомандующим и сейчас вместе со своей Красной Армией идет на Петербург и уже взял Гатчину. Какая ужасная смута! В первый раз за долгое время посидела на солнышке на своем балконе, поскольку погода была прекрасная, 16 гр[адусов] тепла. В Ялте атмосфера напряженная, но все настроены против большевиков.
29 октября. Воскресенье.
По-прежнему встаю поздно, но каждое утро мои дорогие дети и внуки навещают меня. Позднее я снова выбралась на свой балкон, погода замечательная, но ничто меня больше не радует! Внезапно мне стало дурно и меня неизвестно отчего вырвало. Ксения получила письмо от бедняжки маленькой Ольги из Тобольска, я и рада ему, и грущу, ведь между строк ясно читается, какая безотрадная у них жизнь и как счастливы они выйти во двор без надзирателей. Сама мысль о них доставляет мне истинное страдание.
30 октября. Понедельник.
В Петербурге произошли ужасные события. Большевики разграбили Государственный банк, а также захватили телегр[афную] и телеф[онную] станции. Ночью Зимний дворец был обстрелян артиллерией из крепости и с корабля «Аврора», после чего на следующий день состоялось заседание Совета министров. Министр Терещенко исчез, никому не известно, где он находится, полнейший хаос.
31 октября. Вторник.
Ирина получила разрешение приехать к нам. Феликс сообщил ей, что ему пришлось бежать из Киева – почему, она не знает. Позже он телеграфировал, что снова отправляется в Петербург, где большевики засели в Смольном и в крепости. В Москве тоже жуткие беспорядки, столкновения на улицах. Я побыла немножко в саду, 16 гр[адусов]. В остальном день прошел как обычно.
1 ноября. Среда.
После завтрака я решила пойти в соседний дом, где застала всех на балконе. Рассказывают, что Троцкий явился в Министерство ин[остранных] д[ел] и объявил себя мин[истром]. Какое же это страшное испытание – в это напряженное и трудное время не получать ни писем, ни каких-либо других известий. 3-го был 22-й день рождения бедняжки маленькой Ольги, которой я даже телеграмму отправить не могла. Но мысли мои с ними, за них я молюсь.
4 ноября. Суббота.
Из Севастополя вернулись наш комиссар Вершинин и Жоржелиани и кое о чем рассказали, среди прочего о том, что Зимний дворец наполовину разрушен и разграблен, последнее в особенности касается покоев моего любимого Ники и Алики – какая подлость! Великолепный портрет Ники кисти Серова эти скоты вытащили из рамы и вышвырнули в окно, а когда какой-то мальчик поднял его, желая спасти, негодяи вырвали холст у него из рук и разорвали на куски. В настоящий момент никакого правительства нет и в помине. Мы уподобились судну, плывущему по штормовому морю без руля и ветрил. Керенский исчез, и все теперь в лапах у большевиков. Сегодня годовщина свадьбы Ольги, поэтому они оба и Шервашидзе завтракали у меня. Потом он, как всегда, еще немного беседовал со мной. Он приходит каждый вечер, и мы играем в безик, и всякий раз в его присутствии я действительно приободряюсь. Мальчики [внуки] теперь бывают у меня только к обеду, поскольку все они играют в покер со своим отцом. Никаких изменений за все эти дни не произошло, ходят только слухи, что моего Миши в Гатчине больше нет, и где он находится – неизвестно! Шервашидзе доставляет наибольшее удовольствие рассказывать Апрак[синой] всяческие ужасы, чтобы напугать ее, вот бесстыжий, она ведь и так пребывает в страхе. В особенности по вечерам он любит рассказывать ей страшные истории о том, что нас ожидает, и потом она никак не может заснуть.
8 ноября. Среда.
Из Петербурга прибыл Долгоруков, но ему не разрешили приехать к нам. Сегодня завтракали втроем – Ксения, я и Шервашидзе. Он был очень весел, находился в хорошем расположении духа. К чаю пришли Ксения, С[андро] и все дети, которые расположились на полу и раскладывали пасьянс.
9 ноября. Четверг.
Утро прошло, как всегда, затем появились Апрак[сина] с Шервашидзе и рассердили меня, заявив, будто надеются, что скоро сюда придут немцы, чтобы навести здесь порядок. Всячески превознося к[айзера] Вильгельма, они в конце концов вывели меня из себя, что очень плохо для моего слабого сердца. Ко всему прочему, скрыли от меня прибытие Долгорукова, почему – не ведаю. О делах Миши говорят, что двое большевиков увезли его из Гатчины в Петербург, где он вместе с семьей живет у к[нязя] Путятина, но при этом не арестован. Жаль несчастных юнкеров, выступивших за правое дело и претерпевших такие мучения. Вдоволь поиздевавшись над ними, их потом убивали и топили в реке! Какой ужас, как это все возмутительно!
10 ноября. Пятница.
В Ялте снова начались беспорядки, и комиссар не разрешил Никите выехать в город к зубному врачу. Правда, Долгорукову позволили прибыть в Ай-Тодор. Мы долго беседовали с ним у меня, он рассказывал обо всем, что видел и пережил в Петербурге, – все это весьма интересно, но страшно печально. В Петербурге он виделся с моим Мишей. Я же никаких известий от своих не имею и нахожусь из-за этого в полном отчаянии! К обеду, как всегда, были кое-кто из внуков, затем – вечером – Шервашидзе.