— Ты настоящий герой, и только слепой может не заметить этого! — она глубоко вздохнула. — Я тебе говорила, что тебе вовсе не обязательно спасать моего отца, чтобы я тебя полюбила. Ты мне не поверил!

— Конечно, я виноват.

— Нет, виновата я. Я заставила тебя рисковать собой ради меня и не сделала ничего, чтобы остановить тебя. Если бы я приняла твою любовь, ты бы всегда думал, что это плата за твою помощь.

— Так это действительно плата?

У нее по коже пробежали мурашки. Она никого и никогда так не любила, и никогда ей не было так трудно сказать это. Когда ее отец был еще заложником, она каждый вечер мысленно посылала ему свою любовь вместе с молитвою. А теперь Ник! Она не может выдавить из себя ни слова любви.

— Значит, это была всего лишь плата, Конни?

Она обвила его руками:

— Я хотела дарить тебе свою любовь и любить тебя, как любая женщина любит мужчину. За то, какой он есть, а не за то, что он ей дает.

В логове мятежников его голос вряд ли звучал напряженнее, чем сейчас:

— А теперь ты вдруг поняла, что не любишь меня?

— Я не хочу любить тебя!

— Это разные вещи!

— Ник, пожалуйста!

— Ты любишь меня? — с него слетела вся его дипломатическая сдержанность, когда он грубо схватил ее за плечи и, смотря ей прямо в глаза, спрашивал: — Скажи мне, скажи, ты любишь меня?

— Я люблю тебя, и от этого никуда не денешься!

— Тогда зачем ты меня мучаешь?

— Потому что ты захочешь, чтобы я осталась на Лампуре, — она дотронулась кончиками пальцев до его губ. — И не надо меня уговаривать. Я не могу жить в вечном страхе за людей, которых люблю. Я больше этого не вынесу.

Нагрудный карман Ника был пуст. У него не было платка, чтобы вытереть ее слезы.

— Да, теперь я очень храбрый!

— Если что-нибудь случится со мной, с нами, с нашими детьми, ты бросишься спасать нас и тебе свернут шею.