Манул засмеялся.

– Раз уж ты так торопишься, то я тебе расскажу. Твоя участь неизбежна. Ты лишишься личности, но останешься жив. Мне нужен сильный монах, вроде тебя, потому я и хотел пытками склонить тебя к сотрудничеству.

Манул встал передо мной. Я гневно смотрел на него. Проволока впивалась в руки и ноги, скручивая кожу и разрывая её. По лицу струился пот, и заливал глаза. Было очень больно.

Манул достал из кармана рясы призму, и с вожделением взглянул на неё.

– Божеством станешь ты не ты, мой дорогой друг. Божеством стану я…

– Или я, – раздался голос за моей спиной. – Лучники!

Расширив от удивления глаза, Манул даже не успел шелохнуться. Из бойниц тут же полетел очередной град стрел, которыми истыкало закричавшего от боли и ужаса старика. Колючая проволока обмотала Манула, и, разорвав рясу, вцепилась ему в кожу. Он тут же стал истекать кровью, бледнея от испуга, и недоуменно озираясь по сторонам.

Из тоннеля шагнул Хан-Арни. Он широко улыбался, и встал перед нами, театрально раскинув руки.

– Конечно же, этого никто не ожидал. Мой дорогой Рик! Спасибо, что организовал мне проход к этому чёртовому старику. Ты не представляешь, как трудно добраться до этого ублюдка, когда рядом с ним нет ни охраны, ни свидетелей. Понимаешь ли, влияние в ордене я терять не хочу, потому сместить его открыто не могу.

Я вопросительно взглянул на бойницы.

– Не, – отмахнулся Хан. – Мы же в игре. В храме автоматическая система метания стрел. Лучников там нет. Лучники, – пояснял Хан, – это команда, которая её активирует. Раньше она реагировала на два голоса, и на пальцы, скрещенные в замок. Но теперь реагирует только на мой голос. Удалось перенастроить… Ты даже не представляешь, как тяжело это было.

Вот же чёрт! Неужели Хан спланировал всё это? Конечно! Он не мог самостоятельно увидеть символы. Он не мог подобрать нужную комбинацию, не мог открыть тоннели, и проникнуть в кабинет Манула. Было непонятно, с самого ли начала он это планировал, или нынешние обстоятельства стали следствием совпадения множества факторов, но Хан был явно на коне.

– Предательская мразь! – сплюнул кровью Манул.

– А ты думал, я буду делиться трофеями?

– Даже если ты обманешь Церковь, то Государство тебя уничтожит!

– Государство – моя покорная сучка. Ваша контора под ФБР, а ФБР подо мной. Вот не задача, да?

– Ублюдок! В проекте же триллионы долларов! Ты всё пустишь псу под хвост!

– Нет, – сказал Хан. – Напротив, я облегчаю свою судьбу, и срываю куш. Мне нет дела до ваших высокопарных мотивов, вроде депрессии общества. Да и ради общества ли вы это делаете? Может, ваш массовый прихожанин и дурак, но я – нет. Ради собственной выгоды вы это делаете, ради власти, денег. Только вы это скрываете, а я выражаю свои желания открыто.

Он был прав.

Единственное, что вызывало у меня к Хану долю уважения – прямота. Он не скрыл своё корыстолюбие за громадой лицемерных мотиваций, которыми обычно прикрывались любые другие «добродетели», вроде благотворительных фондов, политических партий, да и обычных людей. В социуме принято быть лицемером, от чего человек вынужден скрывать свой истинный стимулирующий стержень вместо того, чтобы выразить его прямо.