Во-первых, он запросил в Лондоне дополнительные средства для Кроми, чтобы подкупить русских морских офицеров и уничтожить Балтийский флот [26]. Уайтхолл направил телеграмму консулу в Петроград: «Просим немедленно предоставить в распоряжение капитана Кроми 1 500 000 рублей (около 140 млн российских рублей на 2021 год. —
26-го числа он виделся еще с одним представителем Савинкова, от которого узнал, что план восстания почти готов. Он сообщил об этом в Лондон: «Савинков предлагает убить всех большевистских лидеров в ночь высадки союзников и сформировать правительство, которое в действительности будет военной диктатурой. Он готов выступать» [31]. Молодой шотландец считал, что приближается кульминация его деятельности: «Моя работа здесь подходит к концу» [32]. Он еще не понимал, в отличие от людей в Уайтхолле, что потребность в человеческих ресурсах на Западном фронте означает, что у Британии нет войск, необходимых для оккупации северных портов, равно как и у Германии, — не говоря уже о том, чтобы послать «две дополнительные дивизии» из Архангельска в Вологду на помощь Савинкову. Таким образом, падение большевизма не было так уж неизбежно.
В Уайтхолле также понимали, что войска Чехословацкого легиона хотят добраться до Владивостока, переплыть два океана и сражаться с австрийцами за свою родину, а не ехать через всю Россию, чтобы биться с большевиками. Если их все-таки удастся заманить в Вологду, то только как на промежуточную станцию по пути к Западному фронту. Правда, когда Троцкий ставил препятствия на их пути, чтобы удовлетворить немцев, которые не хотели иметь дополнительных врагов во Франции, солдаты Легиона вступали в конфликт с большевиками, причем неизменно побеждали. Они взяли под контроль несколько узловых пунктов вдоль Сибирской железной дороги, заключили союзы с местными антибольшевистски настроенными группами, отдали им французские деньги и даже помогли создать местные антикоммунистические Советы. Большевики считали Чехословацкий легион одним из своих самых опасных врагов. Тем не менее британцы наконец-то поняли, что конечная цель чехов — не уничтожение большевистского режима, а возвращение во Францию и разрушение Австро-Венгрии.
Поскольку британские чиновники не могли предсказать, когда чешские легионеры прибудут в Вологду и что они именно будут там делать, они не могли наверняка сказать Локкарту, когда начинать действовать. Кроме того, они боялись, что Савинков торопит события. Его «методы радикальны, хотя в случае успеха от них будет толк, — размышлял чиновник Джордж Клерк об убийстве и диктатуре, — но мы не можем ничего сделать, пока не будет принято окончательное решение об интервенции» [33].
Радикальные методы Савинкова не смущали и Локкарта. Энергию и ум, которые он раньше тратил на пропаганду англо-большевистского сотрудничества, он хотел теперь направить на уничтожение большевиков и потому финансировал великого заговорщика, хотя тот всегда говорил, что получает средства из Франции [34]. Локкарт увещевал Министерство иностранных дел разрабатывать планы, учитывая действия Савинкова: «Вмешательство из Архангельска будет „стимулирующим" для восстания Савинкова, — писал он. — Любая помощь, которую смогут оказать [Савинкову] союзники, будет поддержана» [35].
Эти сообщения обеспокоили хитрого Джорджа Клерка. Он видел, что британский чиновник опережает события. В конце концов, он подвергал опасности не только себя, но и заговор Савинкова, передавая по кабелю восторженные сообщения о контрреволюции, которые большевики, если они действительно взломали британский шифр, могли прочитать. Клерк к этому времени уже взял Локкарта на мушку. Британский агент в России был дерзким, способным — и гибким, как это демонстрировали его политические виражи. Клерк считал, что Локкарт — тонкий человек: он умеет читать между строк, находить смысл в молчании, понимать нюансы и обманные ходы, и потому направил записку министру иностранных дел: «Я думаю, мы должны предупредить мистера Локкарта, чтобы он не имел ничего общего с Савинковым и не интересовался им в дальнейшем» [36]. Бальфур повторил эти слова Локкарту в телеграмме — несомненно, чтобы ее прочитали большевики. Это обстоятельство впоследствии озадачило историков, которые не могли понять ни логику Клерка, ни предшествующую цепочку телеграмм, проясняющую смысл этого запрета [37]. Начальство Локкарта в Лондоне было уверено, что их агент поймет: в телеграмме мигал желтый свет, а не красный.
Более того, Локкарт должен был отметить, что Министерство иностранных дел не отрекается от безжалостной программы Савинкова и даже не ставит ее под сомнение. Неудивительно, что его следующим шагом — более опасным, чем все предыдущие, — стала личная встреча с Савинковым. Последний пришел в отель «Элит» во французском мундире и «громадных роговых очках с темными стеклами», а также в своих фирменных желтых гетрах [38]. Локкарт передал ему деньги.
Июнь 1918 года прошел сумбурно, в атмосфере фальши и недомолвок. Раймонд Робинс отправился в огромное и в конечном счете безуспешное путешествие на родину, чтобы лично убедить президента Вильсона не вмешиваться в дела России. Локкарт, который теперь находился в лагере интервентов вместе с остатками своей команды и новыми соратниками, послами-антибольшевиками, забрасывал Министерство иностранных дел телеграммами с призывами как можно скорее вмешаться в дела России и просил назвать дату. Но Лондон уклонялся: все понимали, что интервенция не под силу Великобритании, пока нет дополнительных войск. Тем временем Кроми втайне готовился уничтожить Балтийский флот и переправить белых офицеров на север, чтобы начать переворот в Архангельске. Для осуществления своего плана французский посол лживо уверял русских контрреволюционеров в неизбежной помощи союзников, и поверивший ему Борис Савинков доводил до совершенства свой план восстания. Чехи занимали один город за другим, продвигаясь по Сибирской железной дороге в неправильном, с точки зрения Британии, направлении. Последняя страница календаря оторвалась, и наступил июль — с частыми грозами, жаркий и влажный.
Глава 9
Загадка Муры
Локкарт изменил свои взгляды, когда понял, что большевики больше не опасаются вторжения Германии и, как следствие, больше не нуждаются в британско-французской помощи. Кроме того, он хотел спасти карьеру, не потерять друзей и родственников, а также воспользоваться реальной властью, помогая свергнуть режим, который, как он продолжал считать, представлял наиболее вероятный путь развития России. К тому же жестокость и безжалостность этого режима становились для него все более очевидными. Однако и это еще не всё: Локкарт был мужчиной, которого находили привлекательным красивые женщины, и сам он не мог устоять перед опасными красавицами в самый неподходящий момент. Ему следовало придерживаться той политики, в которую он верил, или оставить свой пост и вернуться домой в знак протеста против британского антибольшевизма. Но, помимо прочего, он напишет: «.. мне не хотелось уезжать из России из-за Муры» [1].
Она прожила с ним в Москве десять дней в конце апреля, появившись в гостинице с солнцем, играющим в волосах. Из его дневника мы знаем, что в первый вечер в городе они пошли на балет. Именно тогда Раймонд Робинс написал, что Локкарт показался ему «слишком задумчивым». Во второй вечер они пошли послушать выступление Троцкого — и это говорит о многом. Локкарт не взял бы Муру с собой, если бы политика для нее ничего не значила. После этого они делились впечатлениями, и справедливо задаться вопросом, насколько шотландец был сдержан с женщиной, которую полюбил. В среду они снова пошли на балет, это был «Дон Кихот». В воскресенье, 28 апреля, вечером она, должно быть, присутствовала при том, как Робинс (за три недели до своего отъезда из России) произнес речь, посвященную одному из его героев — южноафриканскому капиталисту и британскому империалисту Сесилу Родсу. Локкарт записал в своем дневнике, что это был «замечательный и по-настоящему театральный рассказ». Остальные занятия пары, кажется, достаточно ясны.
Вернувшись в Петроград, Мура за 24 часа получила две телеграммы от британского агента. Она ответила: «Ты знаешь, что ты очень дорог мне, иначе не могло случиться все то, что случилось». Он, должно быть, рассказывал ей о своих прошлых романах, потому что она написала: «Не причисляй меня к остальным, которые размениваются по мелочам и на которых размениваешься ты». Ей не стоило беспокоиться. Они оба не мелочились.
Мура писала ему о политике: это еще раз говорит о том, что любовники обсуждали ее в Москве и именно общие интересы сблизили их. Как и ее возлюбленный, Мура была проницательна, что заметно уже из первого письма к нему, написанного в разлуке. О Петрограде, где политический плюрализм еще не умер, она высказалась так: «Что до политической ориентации, с таким же успехом можно находиться в другой стране». И предупредила Локкарта: «На 1-е [Первое мая] ожидают всякого — и немцы… Петроград не окажет сопротивления, если они придут, а они придут с моря» [2]. От кого она это узнала? «Я надеюсь, что смогу прийти [к тебе снова] когда-нибудь на Пасхальной неделе», — заключила она и осуществила свое обещание, приехав в гостиницу «Элит» на десять дней в день Вознесения, 9 мая, — в тот самый день, когда Локкарт познакомился с Сиднеем Рейли. Она была в Москве, когда он отправил телеграмму Гарстину, когда проводил Робинса на вокзал, когда встретился с агентом Савинкова, — короче говоря, полностью изменил свою политическую позицию. Мог ли он скрывать это от своей возлюбленной, возможно ли такое? Может быть, их чувство, которое все разгоралось и становилось глубже, было лишь фоном для его опасной контрреволюционной деятельности — или же Мура была для него чем-то большим, возможно, советницей или помощницей? Ничего из этого мы не можем знать наверняка; у нас нет письменных свидетельств.
В другой вечер любовники вновь посетили оперу [3]. В субботу, 18 мая, Локкарт повез Муру в Архангельское, в двадцати километрах к западу от Москвы, где в прекрасном месте на излучине Москвы-реки стоит великолепный дворец, бывшая загородная резиденция князей Юсуповых. Там он сделал несколько ее фотографий [4]; пара вернулась на следующий день, шел дождь [5]. Мура все еще гостила у Локкарта, когда тот получил неожиданное письмо из Министерства иностранных дел о своей жене: «Она лезет из кожи вон, чтобы добраться к вам» [6]. Конечно, это не стало радостной новостью! Локкарт тут же направил ответное письмо с инструкциями: передайте Джин, что сейчас «не может быть и речи, чтобы британская женщина думала о поездке в Россию в нынешнем смятении и неопределенности» [7]. Это было одновременно и правдой, и удобной отговоркой.
Вероятно, он чувствовал себя виноватым. В другой раз он привел Муру в кабаре «Стрельна», которым заправляла известная цыганская артистка, которую еще терпели большевики. Локкарт, завзятый бонвиван, знал это место много лет. Ему нравились керосиновые лампы, освещавшие кабаре, водка и шампанское, которые требовалось пить всем гостям без исключения. Он любил цыганскую музыку и с удовольствием наблюдал за тем, как танцуют и поют красивые цыгане. Особенно ему нравилась песня, которая «в те дни… отвечала смятению моих собственных чувств»:
Все говорят, что я ветрена бываю, Все говорят, что я многих люблю. Ах, почему же я всех забываю, Тебя одного я забыть не могу.
В ту ночь он просил… повторять эту песню еще и еще.
Однако все это не помешало ему ухаживать за Мурой, а она, если и чувствовала вину, предавая Ивана, то не могла остановиться. Они знали, что языки будут болтать, но им было все равно. Безусловно, ему придется вернуться в Британию, когда закончится его миссия в России, но они старались не думать об этом. Когда пришло время возвращаться в Петроград, Локкарт привез Муру на вокзал. Она хотела сказать, как сильно он ее взволновал, но он заставил ее замолчать: она не должна говорить «глупостей». В письме, отправленном сразу же по
возвращении домой, женщина написала: «Мой мальчик, вот я и вернулась на старое место». Романы Локкарта по-прежнему занимали ее мысли: «Я так боюсь, что ты будешь думать обо мне то же, что я, вероятно, часто думал о других». Однако, помимо этого, «мой мальчик, я люблю тебя… Я полюбила, наконец, раз и навсегда… Я так по-детски счастлива… Я живу мыслью о том, что вернусь и увижу тебя снова… Я целую тебя очень нежно» [9].