– Что за взгляд, Макс? Не надо, у меня мурашки по коже.

– Прости.

Из спальни вышли Скаут и Стэн. Мы все смотрели на гостью, будто она явилась с другой планеты, а не из богатого лондонского пригорода. Энн опустилась на колени и принялась осыпать дочку ласками. Когда мало видишься со своим ребенком, появляется одна проблема: ты не можешь вести себя естественно. Во мне кипело такое возмущение, что я чувствовал его привкус во рту.

Ты должна была любить Скаут, думал я. Любить ее больше всего на свете.

Стэн крутился вокруг моей бывшей жены, помахивая хвостиком. С надеждой обнюхал ее ноги. Энн встала, держась одной рукой за поясницу, а другой отмахиваясь. Ее милое стареющее лицо исказила брезгливая гримаса.

– Не люблю собак. Никогда не знаешь, где побывал их нос.

Я отнес щенка в спальню дочери, и он проводил меня печальным взглядом.

Когда я вернулся, Скаут показывала Энн детские боксерские перчатки, которые я купил. Сказать по правде, Скаут осталась к ним равнодушна. Она предпочитала рисовать, гулять со Стэном и разговаривать с куклами (дочка настаивала, что она не играет с ними – «просто разговаривает»). Но я видел, что Скаут чувствует какое-то безотчетное стремление показать матери что-нибудь новое. Ведь тогда та, быть может, останется.

Пока они болтали, я пошел на кухню. Я почти сварил кофе, когда на меня огромной волной вдруг нахлынуло горе. В глазах защипало, к горлу подкатил ком. Не было сил шевельнуться.

Потом все прошло.

Я вернулся в комнату с подносом, на котором стояли две чашки кофе и апельсиновый сок.

– Кофе я больше не пью, – сказала Энн.

Я растерялся. Раньше она его любила.

– Тогда принесу воды.

– Не сори из-за меня деньгами, – сказала она, и я рассмеялся.

Она всегда умела меня рассмешить.

– Хочешь посмотреть, как я рисую? – спросила Скаут.

– Конечно! – Энн погладила живот. – Конечно, милая!

Скаут убежала в свою комнату, а мы с Энн посмотрели друг на друга. Я видел, как ей трудно.

Мы обернулись на голос дочери. Щенок пытался сбежать из-под ареста.