Эмили сковала ее стальным взглядом.
– Аккуратнее.
– А то что? – спросила Эмили. – Папа поставит мне еще один синяк? Выкрутит бабушке запястье, пока она не закричит? Будет тащить тебя за руку по лестнице и бить расческой?
Эстер не отводила взгляда, но смотрела сквозь Эмили.
– Ты так боишься того, что о тебе подумают люди. Вот почему ты остаешься с папой. Вот почему ты хочешь запереть меня дома. Ты потратила всю жизнь на то, чтобы делать то, чего от тебя хотят люди.
– Потратила всю жизнь? – с издевкой переспросила Эстер. – И что это за
–
Эстер поджала губы.
– Продолжай. Выкладывай все.
Она вела себя так, будто Эмили просто нуждалась в боксерской груше, но Эмили была предельно серьезна.
– Я страдаю не от последствий своих поступков, мама. Я страдаю от последствий твоей трусости.
Эстер приподняла бровь. Такое выражение ее лицо приобретало, когда она насмехалась над кем-то.
– Ты лицемерка, – Эмили повторялась, но сейчас эти слова звучали как откровение. Она никогда раньше ни с кем не разговаривала так прямо. Почему она молчала столько лет? Почему она так боялась сказать что-нибудь не то, сделать что-нибудь не то, ранить чувства не тех людей?
Что эти
Эмили встала и уперлась кулаками в стол.
– У тебя есть потрясающий дар добровольной слепоты. Ты думаешь, ты такая умная, такая проницательная, но на самом деле ты не видишь того, чего не хочешь видеть.
– И чего я не хочу видеть?
– Собственный ужас, – ответила Эмили. – Ты идешь по жизни, пряча жуткий страх внутри себя.
– Правда?
– Правда. У тебя морщины вокруг рта из-за того, что ты постоянно его прячешь, поджимая губы – вот как сейчас.