Из-за ширмы последовал очередной смешок.

— Узнаю лорда Монтегрейна. Но да, согласен. Грерогера не зря называют Овечьим королем… — Пауза, тихий стон и проклятия сквозь зубы. Движения тени за ширмой стали резче и хаотичнее.

Рэймер не сдержался:

— Помочь?

— Нет. Следи лучше за своими курами! — уже без смеха, с обидой.

Монтегрейн сложил руки на груди и отвернулся.

— Так что Амелия? — перевел тему. — Про нее не слышал?

— Я думал, она маленькая ещё совсем.

Голос раздался ближе, чем он рассчитывал, и Рэймер обернулся: друг вышел из-за ширмы, как всегда, тяжело хромая.

Если вышеупомянутой Амелии Грерогер не посчастливилось с тем, что из наследия великого рода ей досталась искорка дара, то наследнику престола, принцу Конраду, не повезло сильнее: семейной магической силы он был лишен вовсе, зато при рождении получил искривленный позвоночник и горб, из-за которого вся его сутулая фигура перекашивалась на сторону, что ещё больше усугублялось при ходьбе — одна нога принца была существенно короче другой. Парадный мундир, такой же синий, нарядный и удушающий своим воротником-стойкой, смотрелся на наследнике насмешкой над его увечьем.

Рэймер Монтегрейн, лучший друг его высочества Конрада с раннего детства, тактично промолчал. Только шагнул ближе и, не задавая вопросов и не дав времени на возражения, поправил перевязь для кинжала на плече и спине принца. Для полного издевательства над особенностями телосложения Конрада, наследник престола по традиции был должен появиться на празднике при оружии.

— Ей уже шестнадцать, — продолжил Рэймер, как ни в чем не бывало, отходя и любуясь результатом своей работы — по крайне мере теперь все было ровно.

Конрад только отмахнулся, на сей раз не став отстаивать свое право на самостоятельность и отказываться от помощи.

— Так это уже точно?

Монтегрейн скорчил гримасу.

— Неисповедимы пути родителей. Что-то договариваются. Но если мой отец хочет эти пастбища…

— То он их получит, — согласился принц и проковылял к зеркалу.

Рэймер отвел взгляд. Он давно привык не обращать внимание на физические изъяны друга, но подобную форму одежды искренне считал издевательством, граничащим с насмешкой. Однако ему также было хорошо известно о жесткости и специфическом чувстве юмора его величества. Увечья старшего сына король воспринимал как личное оскорбление и отчего-то отыгрывался за него на собственном ребенке.

Конрад рассматривал себя в зеркале долгую минуту.

— Шут, — вынес затем вердикт.