Еще никогда ужин не казался Матиасу таким длинным, еще никогда каждый глоток не давался с таким трудом. Его рецепторы, отвечавшие за вкус, были отключены, и он не мог отличать рыбу от мяса.
Бутылку вина он уже давно выпил, но не хотел больше ничего заказывать. Через несколько часов ему надо уезжать. Он никак не мог дождаться, когда же снова увидит Джанни. Только мысль о нем могла улучшить его настроение в данный момент.
Постепенно ресторан пустел. Матиас выпил два эспрессо и съел три ricciarelli[95].
По крайней мере, он мог еще чувствовать вкус марципана и миндаля.
— Ты что, не можешь втолковать своему отцу-пидору, чтобы он не заявлялся сюда перед закрытием и не заказывал самое сложное меню? — заорал Маевски на всю кухню. — Как по мне, пусть приходит в восемь часов. Но нет же! Мы уже наводим порядок, и тут появляется эта царственная особа и всем приходится прыгать вокруг него!
Алекс вздрогнул. Он сказал «отцу-пидору»! Перед всеми. Этого он Маевски никогда не простит. Еще слово, и он даст ему в морду. Внутренне Алекс уже настроился на это.
Повара засмеялась.
На всякий случай Алекс еще раз просмотрел чеки, но там не было невыполненных заказов на овощи. Если не случится чего-то непредвиденного, то на сегодня он работу закончил. Алекс продолжал убирать рабочий стол, который и так уже был доведен почти до совершенства. Как на полу, так и на сверкающей хромом печке не было ни крошки, никаких пятен или брызг. Ему нужно было только заняться чугунными частями плиты.
И тут появился Маевски. С, бокалом пива в руке, пятым или шестым за вечер. И это была только репетиция.
— А ну, лежачий больной, — заорал Маевски, — бегом притащи сюда ящик морковки, ящик огурцов и приготовь их на завтра! Может, твой отец снова окажет нам честь, а он это определенно любит! — Он громогласно расхохотался, и снова несколько поваров засмеялись вместе с ним.
Алекс молчал, но уже готов был взорваться.
— Да ты не обращай внимания, лежачий! — орал Маевски. — В конце концов, пидор не тот, кто трахает, а тот, кого трахают!
Одни повара от восторга принялись лупить ложками и поварешками по столу, другие завопили: «Круто! Оближи меня жирно, я такого еще не видел!»
Но Маевски и этого было мало. Он пошарил в ящике с фруктами, которые были доставлены сюда для завтрака, нашел подгнившую дыню и изо всех сил швырнул ее в только что вымытую кафельную стенку над рабочим местом Алекса. Дыня разлетелась на куски, и перезрелая мякоть забрызгала кафель, плитку, печь, рабочий стол и пол.
— Ой! — Маевски изобразил испуг и прижал ладонь ко рту. — Твое грязное стойло чуть-чуть испачкалось. Как жаль! Придется помочь тебе навести чистоту!
С этими словами он вылил пиво на плиту Алекса, и оно расплылось между присохшим жиром и остатками дыни.
Лицо Алекса побагровело, но он ничего не сказал и начал заново отчищать свое рабочее место.
Маевски пришел в хорошее настроение и начал громко распевать песню, которую мурлыкал себе под нос весь длинный рабочий день, чем ужасно действовал на нервы всему остальному персоналу, которому категорически запрещалось петь или насвистывать:
Конечно, Алекс знал, что он здесь. Карло не мог не сообщить об этом, но сын не показывался. Матиас знал, что Алексу будет неприятно, если его отец появится на кухне, и, вероятно, он рассердится. Но Матиасу было уже все равно. Когда последние гости собрались покинуть ресторан, он встал и не спеша отправился на кухню.
Он толкнул двустворчатые двери, похожие на двери в салуне, облокотился о стойку, на которой обычно готовые блюда ожидали, пока их заберут, но которая сейчас была пуста, и с улыбкой огляделся.