— Ты не знаешь своих родителей.
Отражение зло ухмыляется. И у меня от этой страшной улыбки мурашки по коже, и кажется, я слышу, как барабанной дробью заходится сердце, истерически требуя отступить, увеличить расстояние между нами, только бы не ощущать этой ледяной пронизывающей тьмы в его глазах…И парадокс в том, что распахнутое окно передо мной, а я чувствую, как холод исходит сзади, оттуда, где стоит он.
— Я знаю своих родителей. Но я с готовностью бы вспорол брюхо кому угодно, чтобы никогда не знать их.
И закричать, когда неожиданно перед самыми глазами порывом сильного ветра захлопывается с громким стуком окно. Прижав руки к груди, туда, откуда от страха провалилось в желудок сердце, смотреть, как мужчина подошёл ко мне вплотную и, положив тёплые…такие удивительно тёплые большие ладони на мои плечи, склонился к уху, глядя на меня через отражение в стекле. И его взгляд…Господи, теперь в нём не было и толики тех эмоций, что замораживали всего мгновение назад. Теперь тьма в нём была горячей, обжигающим пламенем она струилась в отражении, подсвечиваемом фарами проезжающих автомобилей.
— Теперь моя очередь задавать вопросы, мисс Арнольд.
Хриплым шёпотом, прижимаясь так, что я чувствую спиной его грудь и дыхание, опаляющее мой затылок. Чувствуя, как отступает этот холод, стиснуть руки в кулаки, чтобы не опереться на него, жадно растворяясь в жаре его тела.
— И я не настолько благороден, чтобы задавать вопросы о детях. — его руки мягко сдавили мои плечи в успокаивающем и одновременно возбуждающем жесте, — Меня интересуете вы. И только вы, Ева.
По-прежнему смотрит через стекло, обдавая тихим, рокочущим шёпотом, от которого покрывается мурашками тело. Медленно водит носом в миллиметре от моей щеки, глубоко вдыхая запах моей кожи, и я сильнее впиваюсь ногтями в собственные ладони, молясь о том, чтобы он не увидел, как вытянулись соски, не услышал, как сбилось моё дыхание и ходуном пошла грудь.
— Что именно тебя интересует?
Мысленно ругая себя и прикусывая язык, потому что не собиралась задавать этот вопрос…и всё же не удержалась.
— Расскажи мне о своей самой грязной, самой извращённой сексуальной фантазии, Ева. Расскажи в подробностях, так, чтобы я увидел её своими глазами.
О, Боже…
Глава 11.Ева. Натан
Хотела развернуться к нему, но он удержал, сжав плечи и не позволяя двинуться. А потом вдруг губами прильнул к шее, и я застыла, ощущая, как проваливаюсь куда-то вниз. Застыла, судорожно выдохнув и стиснув пальцы так, что на миг подумала — сломаю. Бесконечные мгновения оцепенения, пока влажный и такой горячий язык ласкает кожу, вызывая дрожь. И всё же прислониться вплотную к сильному телу, чтобы не упасть в ту бездну, которая под ногами разверзлась от нахлынувшей слабости. Не в силах оторвать взгляда от его рта на своей шее, выгнуться, когда ладони Дарка соскользнули вниз и накрыли бешено вздымающуюся грудь. Кончиками пальцев круговыми движениями через ткань платья…медленно, так медленно, что хочется зашипеть от досады, потребовать большего… и прямо сейчас…чертовщина какая-то. И тут же, словно услышав мои мысли, Натан сильно сжал грудь, и я застонала, закрыв глаза, чувствуя, как всколыхнулась в низу живота волна жара, опалила вены, наполнив их зажигательной смесью, только поднеси спичку — вспыхнет болью желания. Разрядами электричества под кожей на каждое жадное прикосновение его губ, и снова не успеть сдержать стона, когда вдруг резко, но нежно прикусил шею.
— Вкусная, — его голос врывается в сознание сквозь плотное марево возбуждения, — о чём любит думать девочка со вкусом корицы? — он течёт по венам, разгоняя кровь, заставляя сердце биться с дикой скоростью, так, что кажется, даже Натан может почувствовать эту оголтелую дробь, — Расскажи мне, Ева, покажи себя…настоящую.
И снова как со стороны видеть длинные пальцы, обхватывающие мой подбородок, поворачивающие лицо к себе, чтобы впиться, вонзиться губами, ломая чувство реальности надвое. Деформируя его под жёстким натиском языка, властно сплетающегося с моим, пока мужская ладонь лихорадочно оттягивает корсаж платья, чтобы накрыть полушарие груди, чтобы потянуть за твёрдый изнывающий сосок, терзать его наглыми пальцами. Его дыхание…его дыхание сбивается, как и моё. Обжигает мои искусанные губы, опутывает язык терпким вкусом горячего шоколада вперемешку с его собственным. Дааа…теперь я знаю, что так бывает. У него есть свой, особенный вкус. И мне мало…мне так мало только этого поцелуя.
Всего мгновение передышки. Для меня. Я знаю, что для меня. Я вижу это по его увеличившимся от похоти зрачкам, по тёмному, нееееет, абсолютно непроницаемому взгляду, в котором полыхает ещё более густым чёрным цветом жажда. Но Натан отстраняется всего на секунду, чтобы позволить мне сделать глоток кислорода. И в этот момент я ненавижу его…потому что начинаю видеть ту, другую реальность. И это почти причиняет боль.
Сожрать. Я хотел её сожрать. Я был голоден. И на всём свете не было ни одного мудака, который знал бы, что такое голод так точно, как знал это я! Когда у тебя не просто скручивало кишки и абсолютно пустой желудок, в котором даже кипятка уже не было. Неееет. От настоящего голода скукоживался мозг, иссыхал настолько, что ты хотел съесть что угодно. Даже если оно воняло дерьмом. Даже если оно было дерьмом. Ты просто хотел наполнить свой грёбаный живот, чтобы не выть от дичайшей боли, поглотившей всё твоё существо. Набить его чем угодно, потому что ощущал пустоту, такую, будто внутренности сами себя сжирали. Чем угодно, чтобы агонию эту прекратить.
И сейчас я вгрызался в самое охренительное лакомство в своей жизни и чувствовал, как оглушительным воем зашёлся голод в крови. Да, именно в тот момент, когда губами до кожи её дотронулся, тогда и понял, насколько голодный был, понял, что точно сдохну, если дозу свою сегодня же не получу.
И нет, я не солгал. Она, действительно, дьявольски вкусная. Настолько, что сводит скулы от желания съесть всю, ни кусочка никому оставить. Мог бы — под кожу бы к себе загнал. Потому и вжимал тонкое тело в себя до одури. Всё казалось, что слишком далеко. Моя одежда, её платье…грёбаное расстояние!