Но девчонка уже коснулась босыми ногами палубы, присела, опершись на левую руку, чтобы погасить инерцию, а в следующий момент выпрямилась, почти падая вперед, и вонзила нож в низ живота мужика, которого держали двое воинов. Десятник не смог ей помешать. Да он, честно говоря, и не собирался этого делать. Он даже немного отшагнул в сторону.
Мужик, получивший в живот на ладонь стали заорал так, что в окрестных горах наверно со страху обделались все тавры. Апи, оказывается, успела перевернуть нож и сейчас дернула его вверх, распарывая мужику брюхо, и отскочила в сторону. На палубу вывалился сизый комок кишок. Мужик, не переставая вопить, глядел на них с ужасом.
В это время сверху спрыгнул Бобров. Схватив Апи за талию, он потащил ее прочь, бросив десятнику:
— Добей.
Тот кивнул и, шагнув вперед, мазнул мужика ножом по горлу. Вопль сразу оборвался, сменившись хрипом и бульканьем.
Апи, дернувшись пару раз, прижалась к мужу и на этот раз разрыдалась. Так и стоявшая на коленях команда купца сползлась теснее и негромко выла. Один из Вовановских матросов сбросил сверху штормтрап и Бобров, посадив Апи на сгиб руки и придерживаясь другой, стал медленно подниматься. Вован перенял у него девушку и поставил на палубу.
Когда Бобров перебрался через планширь, снизу к борту подошел десятник.
— А что с этими?
— А ничего. Возьмите у Саныча топор и прорубите в днище хорошую дыру. До берега недалеко и команда доплывет. Ну, а кто не доплывет, значит, судьба такая.
Баркентина уходила прочь от медленно тонущего судна, команда которого, похватав что полегче, косяком плыла в сторону недалекого берега. В каюте Бобров обтирал смоченной в горячей воде тканью свою Апи. Апи льнула к нему, всхлипывая, и бормотала:
— Бобров, миленький, я тебя так люблю, так люблю.
А у Боброва сердце рвалось от нежности.
Домой вернулись в полной темноте. Но усадьбу свою заметили издалека. Она была ярко освещена и везде мелькали тени обитателей. Когда подошли поближе, то оказалось, что вся пристань была заполнена народом. Не поместившиеся на ней усеяли верх берегового обрыва. Везде горели факелы, потому что для придания достоверности электрическое освещение к пристани не подводили.
Судно ошвартовалось в полном молчании встречающих. А когда на палубе показалась Апи в накинутом на плечи одеяле, толпа словно взорвалась. От воплей можно было оглохнуть и появившийся вслед за Апи Бобров принялся было народ уговаривать, но его никто не слушал. Возвращение Апи домой было подобно триумфу. Она со всеми обнималась, начиная со Златки, с которой они дружно ревели друг другу в плечо в течение примерно пяти минут и все остальные взирали на это сочувственно и благостно. И потом каждый норовил обняться с ней или, хотя бы коснуться. Наконец Бобров отбился от всех желающих, сказав, что девчонка и так натерпелась и еле стоит на ногах. А вот потом ему пришлось туго, потому что Апи поделилась со Златкой своими мыслями о роли Боброва в ее чудесном вызволении и его целый час обкапывали слезами и обцеловывали буквально с головы до пят. Боброву даже стало не по себе от такого избытка чувств, потому что сам он считал свою роль в спасении Апи не такой уж выдающейся и, если по совести, то приоритет надо было отдать Вовану или Прошке. Но он, понятное дело, женам ничего об этом не сказал, а обнял их покрепче и заснул под утро умиротворенный.
А вот утро Бобров банально проспал. Златка ухитрилась как-то ускользнуть, оставив их с Апи досыпать. С Апи было все понятно — она натерпелась, и ей отдых был просто необходим, а Бобров обиделся. Тем более, что день предстоял заполошный и надо было везде успеть. И поэтому Златку ожидало страшное наказание. А когда Бобров, приняв такое решение, стал осторожно выползать из-под одеяла, проснулась Апи. И тоже обиделась, что ее не разбудили.
Выбравшись из спальни с твердым намерением найти Златку и объяснить ей как она неправа, Бобров с Апи обнаружили, что вся усадьба, да что там усадьба — все поместье стоит на ушах. Андрей, коему полагалось еще неделю назад сдать дела и спокойно ожидать отправки, вдруг решил, что без него все встанет навсегда, и затеял объезд и обход. Ну и ездил бы сам. Так и нет, он потащил за собой целый хвост причастных, словно возомнил себя кометой. Не отставал от Андрея и великий воин Евстафий. Он тоже вдруг вспомнил, что не все еще сделано для бессмертия и учинил чуть ли не строевой смотр своему воинству. Бобров, конечно, старался в его дела не лезть, но даже он был удивлен и хотел мягко напомнить Евстафию за обедом, что он вообще-то завтра отъезжает и что как бы перед смертью не надышишься. Но Евстафий на обед не явился и Боброву стало страшно подумать, что он там учинил с бойцами. Особенно, в плане того, что он по настоятельной просьбе того же Евстафия перевооружил пару десятков бойцов огнестрелом, назвав это взводом огневой поддержки.
Как потом оказалось, Евстафий, сговорившись с Вованом, отправил этот взвод на одном из судов подальше от города для огневой подготовки.
— Ну и на хрена? — спросил его уже вечером Бобров. — Они у тебя что, стрелять не умеют?
— Надо, — упрямо ответил министр обороны.
Ну, Вован — тот вел себя совершенно предсказуемо. Хотя и убывал он максимум на две недели, тем не менее, собрал вокруг себя всех наличествующих капитанов и их помощников и долго им что-то втирал, а те внимали. Видимо, что-то занятное, как издалека определил Бобров, не рискуя подходить близко, потому что Вован не терпел вторжения в свою епархию.