– Знаешь… – сказала Евгения мечтательно, – я бы хотела напоследок гадость сделать. Такую… масштабную!
– Слушай! – вскочила она, – Ты же революционер и ниспровергатель?!
– Я? Ну…
– Давай что-нибудь такое… революционное? Я дверью хочу хлопнуть, понимаешь?
– Хм…
– Песню или портрет… как тогда! – женщина подмигнула лукаво.
– Всё-то ты… – заворчал я, – хм… у тебя есть доступ к типографии и надёжные люди?
– Да! – она запрыгала, как маленькая девочка, получившая лучший в жизни подарок.
– Тогда… – я задумался, прикидывая свои знания с возможностями этуали, и… – это будет забавно.
Затаив дыхание и прикусив полную нижнюю губу, Евгения Константиновна установила свечу под верёвкой, удерживающей связку воздушных шариков, рвущихся в небо. На щеках её выступил нежный румянец, а глаза блестят озорно… необыкновенно хороша в эти минуты! Не отпустил бы никогда… если б любил.
– Чуть повыше, – подсказал я ей, – нужно, чтобы свеча не сразу пережгла верёвку, а дала нам время отъехать.
– Около часу горит, – с ноткой сомнения сказала она, двигая свечу, – так?
– Примерно, нам большая точность не нужна.
– Ага…
Покинув наконец сарай, крышу которого озадаченный дворник разобрал для ремонта, я вызвал извозчика, и получасом позже мы подъезжали к порту. Видя повсюду следы пуль, выщербивших стены, а кое-где и огня… или крови, мы только переглядывались но молчали.
Странноватое такое звенящее ощущение в ушах, когда понимаешь, что вот-вот должна произойти развязка, но она всё никак не происходит. И хочется уже заорать, побежать куда-то, подраться… лишь бы не это ожидание. Сердце отчаянно бьётся в груди, и наверное, успокоиться только тогда, когда мы минуем территориальные воды.
Дабы чуть-чуть отвлечься, я начал вспоминать заново девиц, коих считаю уже если не близкими людьми, то наверное, и не далёкими. Любовница моя вручила им билеты и рекомендательные письма в Одессу, составленные не без моей помощи. А там подойдут к ним люди и предложат переправиться в Африку, ну а что решат… так и будет.
– Летит, летит… – зашептала Евгения Константиновна, ткнув меня локотком. И правда… неожиданно, но ветер отнёс воздушные шарики в нашу сторону, хотя и заметить их на такой высоте было довольно мудрено.
Набежавшее облачко спрятало их в курчавой белоснежной шёрстке, и у женщины от разочарования задрожала нижняя губа, предвещая слёзу. А потом дно у коробочки вышибло, и на город просыпался бумажный дождь. Тысячи листков блокнотного размера, нарезанные из газетной бумаги, где на одной стороне был суслик[79] с ананасом[80]. На другой «Весёлый Рождер» со столовым ножом и вилкой вместо скрещенных костей. И надпись… «Ешь богатых[81]!»
Тридцать девятая глава