Книги

Юность

22
18
20
22
24
26
28
30

– Не сразу… – пробормотал он, – годика два-три… Ничего, именьице есть, капиталец какой-никакой… Утрусь, а потом потихонечку, полегонечку… По земской части, или… а, неважно! Документами обложусь, как щитами, а то вздумали крайнего найти… А вот шиш вам!

Усевшись-таки и подтянув к себе бумагу и чернильницу, надворный советник задумался, подбирая даже не формулировки, а саму суть письма. Лицо его менялось, и будто маски прорастали сквозь кожу. Одна, вторая, третья… Наконец, Илья Евгеньевич нашёл то, что искал и открыл глаза, и на стороннего наблюдателя, находись он там, посмотрел болеющий за Отчизну человек Дела, готовый высказать в глаза правду-матку, а там хоть бы и в отставку!

«– … Считаю своим долгом обратить внимание Вашего Высокопревосходительства на напряжённую политическую ситуацию в Одессе и сильнейшее брожение умов во всех слоях общества. Шаткость нашего общественного положения велика необыкновенно, а преступное благодушие властей приводит меня в отчаяние. Необузданное подстрекательство со стороны находящихся за границей русских возмутителей, складываясь с попустительством местных властей уже дало первые ядовитые плоды.

Наблюдая за политическим движением в Одессе даже не с точки зрения полицейской предусмотрительности, но с позиции обывателя, обеспокоенного ситуацией в городе, я отчётливо вижу нежелание властей делать хоть что-то для исправления ситуации. Повсеместные разговоры о справедливости и просвещении среди людей, считающих себя передовыми и просвещёнными, таят в себе часто скрытые, опасные мысли и цели, не согласные с законами империи, с самой возможность сохранения спокойствия и даже самого государства.

Нет должного благоговения к самодержавной власти, а есть только лишь пристальное и недоброе внимание к любому действию со стороны правительства, и любая ошибка трактуется превратно и злонамеренно. Люди эти не заботятся о поддержании необходимого доверия к престолу, но даже в случае прямого их отступления от долга верноподданного, власти оказывают им необыкновенное снисхождение, неизменно употребляемое во зло.

Напротив, отношение к низшим слоям населения чрезмерно порой жестокое и никогда не гибкое. Даже если имеется возможность усмирить разгорающийся пожар народного недовольства обычным отеческим внушением, власти реагируют исключительно резко, не приемля никаких переговоров не с бунтовщиками даже, а с обычными работниками, жалующихся на незаконные действия фабриканта. Справедливость такого взгляда подлежала сомнению ещё и прежде, нынче же нужно действовать как можно более деликатно, не возбуждая в народе ненависти.

Хотя наружный порядок в городе ещё не нарушаем, но тем не менее должно заметить, что действия власти пробуждают в народе желание действовать корпоративно, и я вижу все признаки самой высокой организованности. Предосудительные выражения в речи обывателей чем дальше, тем больше становятся чем-то обыденным, а враждебность их к полиции велика необыкновенна. Достаточно лишь искры, и Одесса, а следом и весь Юг России, полыхнёт пламенем.

Ваше Высокопревосходительство, Одесса беременна Революцией, и нужно как можно быстрее абортировать этого чудовищного младенца. Прошу Вас…»

– Ваше Высокоблагородие! – распахнул дверь дежуривший в приёмной полицейский унтер, сжимая в руках телефонную трубку, – Велели доложить, што в городе стрельба!

Илья Евгеньевич ожёг полицейского бешеным взглядом и дёрнул было шеей… но смолчал, и только встал излишне резко, одёрнув складки на мундире.

В приоткрытую дверь игривым котёнком проник сквозняк и заигрался с бумагами, не придавленными пресс-папье, раскидав их по кабинету. Перед надворным советником опустился листок с ориентировкой…

Панкратов Егор Кузмин, он же Конёк, он же Шломо, он же Два Процента, он же Еврейский зять, он же Злой, он же Маккавей, он же Ангел Трансвааля…

… разыскивается…

Тридцать вторая глава

Надсадно загудел пароход, и провожающие заволновались, замахали руками, выискивая взглядами столпившихся на верхней палубе пассажиров первого класса. Трепещут на ветру белоснежные платки, шляпы и шляпки, вздымаются к небесам длани. Будто сторукие гекатонхейры никак не могут расстаться, разделённые всё более ширящейся полосой солёной воды. Что-то хтоническое, древнее и необыкновенное виделось в этом обыденном действе.

– … Зоя, Зоинька… – семенит на месте немолодая полная женщина семитской наружности, щурясь близоруко в сторону парохода, – обещай мне…

– … пиши, Володенька, непременно пиши! – энергический господин средних лет, основательно подвыпивший с самого утра, басит соборным дьяконом, едва ли не перекрывая гудок могучим голосищем, идущим из объёмистого брюха.

– Как устроишься, так сразу… – надрывается болезненного вида мещанин, по виду из кустарей. Взмахнув рукой, он зашёлся в болезненном кашле, согнувшем его в дугу.

.. будто их могли услышать.

Стих гудок, но долго ещё волновался народ, выкрикивая в морские волны благие пожелания, требование непременно писать, обещания ждать да прочее, неизменное во времени и пространстве. И только лишь когда белоснежный пароход начал таять в морской дали, народ стал расходиться, шумно переговариваясь с людьми знакомыми, малознакомыми и вовсе незнакомыми, чувствуя некую сплочённость, общность.