Теперь театр Хордоса считался пусть и славной достопримечательностью Ареты, но все же старомодной. После смут и гражданских войн, прокатившихся по Империи – при том, что Южной провинции они не задели, театр лишился доброй части украшавших его статуй, и многим исчезнувшим изваяниям так и не нашлось замены – это нарушало приятную глазу гармонию. Один из наместников в хозяйственном рвении распорядился снять и пустить в переплавку бронзовые плиты, на которых были перечислены благодеяния князя, оказанные Арете и другим городам Империи.

За минувшие века были выстроены другие театры и цирки, особенно с тех пор, как повсеместно в Империи в моду стали входить гонки на колесницах, арена же театра Хордоса была лучше приспособлена не для гонок, а для боев сих последних.

И все же маг Партенопей, побывав в метрополии, посетив Апию и Миср, пожелал предстать жителям Ареты в театре Хордоса. Именно потому, что театр этот был стар. А маг слыл поклонником старины, доказывая, что все благородное и прекрасное в этом мире уходит корнями в глубокую древность, а все новомодное – отвратительно и безобразно. И коль скоро какое-то нововведение оказывается хорошим, это означает лишь, что оно на поверку является возобновлением позабытых старинных традиций. И эти взгляды находили немало приверженцев.

Но, так или иначе, день своего выступления маг выбрал не слишком удачный. Магистрат Скопелиан по случаю своего вступления в должность устраивал игры жителям Ареты. И, поскольку он не смог раздобыть хороших бойцов, то добивался расположения сограждан другим испытанным способом – завез хищных зверей, и не только привычных и тривиальнейших львов, но из Мисра выписал крокодилов и с севера, с доставкой сушей через Артабану, почти не виданных в Арете медведей. Им должны были бросить преступников, ожидавших смерти в городских тюрьмах – таких-то, в отличие от хорошо обученных и дорогостоящих бестиариев всегда можно было найти в избытке. И, конечно, большая часть жаждущих развлечений горожан, заполучив свинцовые жетоны, дающие право на вход, повалила туда. И если маг собирался продемонстрировать Арете свой дар предвидения, то здесь он крепко просчитался.

Но может быть, он добивался совсем другого? Приходилось слышать, что Партенопей вещает об отвращении к кровопролитию. Он уверял даже, что богам угодны бескровные жертвы, и в ознаменование этого не ел мяса и рыбы, а только хлеб, овощи и мед. Одни относились к таким речам неприязненно, полагая, будто в том, что касается жертв, это напоминает злокозненное учение гоэлитов, другие, напротив, находили их свидетельством необыкновенной мудрости и возвышенного духа. И, не исключено, что Партенопей желал заполучить избранную публику, пренебрегающую кровавыми игрищами ради зрелищ поучительных и бесед занимательных.

Если так, он добился желаемого, хоть театр был заполнен едва ли ни треть. Тут были представители жреческих коллегий и риторических школ, аристократы из старых семей – преимущественно и возраста преклонного. Но при том было немало любопытствующих приезжих, каковым, в отличие от граждан Ареты, жетоны в театр Астиоха не предоставляли. Самой видной – во всех смыслах слова – фигурой среди зрителей был Луркон. Он занимал, вместе со своими гостями, почетную ложу, отделенную от сцены порфировой баллюстрадой. Гостями были отставной сенатор Апиций, недавно прибывший в Арету из метрополии, и еще не исчерпавший запас столичных сплетен, Лоллия Петина, Мимнерм и Сальвидиен.

Решение посетить театр Хордоса наместник принял под влиянием Петины. Будучи истинным гражданином Империи и по званию, и по происхождению, и по душевным пристрастиям, Луркон вовсе не испытывал отвращения к кровавым играм, но не к таким, какие устраивал новый магистрат. – »Что за удовольствие – любоваться жертвой, которая даже не сопротивляется? Вот уж, право, зрелище для черни!» – сказал он и отправился смотреть на мага. Сейчас он сидел, прислушиваясь к воркотне Апиция, в снежно-белых, предписанных его званию одеждах, и алое платье Петины казалось рядом с ним еще резче. Ее волосы были забраны в высокую прическу, горло стягивало ожерелье из красных драконитов. Петина недовольно кусала губы. Наместник сделал ей уступку, пригласив в свою ложу, хотя женщинам полагалось сидеть на верхних ярусах, однако настоял на своем, не позволив взять с собой собак. «Уж не думаешь ли ты, моя Петина, что телохранители, которых я пришлю тебе, не сумеют отстоять тебя без пары бравронов? И что в ложе моей тебе нечто угрожает?» – спрашивал он. И действительно, отрядил собственных телохранителей сопровожать носилки Петины. Теперь они, вместе с чернокожими рабами Петины находились наверху, там, там, где им сообразно закону полагалось. В ложе находились только те слуги, которые могли исполнять срочные распоряжения хозяев, а за спиной госпожи возвышалась неизменная Гедда.

Мимнерм разложил на коленях дощечку, и это вызвало улыбку у Сальвидиена. Сам он нынче ничего записывать не собирался. Маг его нисколько не интересовал, но впечатлений было довольно и так. В этой ложе сиживали императоры, когда посещали Арету… Он невольно обвел театр взглядом.

День был по местным понятиям не особенно жаркий. Над театром даже не стали натягивать обычный навес от солнца из легкой ткани. Дул легкий ветер , по небу плыли белые как плащ Луркона, облака. Маг ли наколдовал такую погоду, или то воля богов – неизвестно…

Императоры сиживали здесь, а теперь он, Сальвидиен, человек, хотя и безупречного (насколько он знает) происхождения, но все же… Он, впрочем, не обольщался. Не будь он адвокатом Петины, ни за что бы его сюда не позвали. И не только адвокатом…

Ночь, которую он провел с Петиной в имении, оказалась отнюдь не единственной, но и не так часто это происходило, чтоб занимать все его свободное время. Лишь когда он задерживался у нее, чтобы обсудить кое-какие подробности составляемого завещания. Насчет природы чувства Петины к нему – мол, « стареющая красавица влюбилась в молодого столичного краснобая» – Сальвидиен также не обольщался ни на мгновенье. Для нее любовь была лишь острой приправой к общению, из того же ряда, что остроумные колкости в кругу гостей или чтение классических поэтов. Одними приправами, как известно, сыт не будешь, но бывают они весьма многообразны и приятны. И Петина знала в них толк. Остров Роз, где получал образование Сальвидиен, славился древними традициями не только в области философии, юриспруденции и риторики, и, пройдя там хорошую школу, Сальвидиен полагал, что знает об удовольствиях плоти если не все, то достаточно. Но теперь он временами ощущал себя учеником-первогодком.

Может быть, не зря Петина посещала Леополис, и, вероятно, прошла посвящение в мистерии Таргитской богини, о которых ходило столько россказней, что поневоле в них пропадала всякая вера. Или это просто опыт? Сальвидиен бы предпочел последнее. Что бы не творилось в подземельях храмов богини Таргиты, независимо от болтовни досужих сочинителей, все это отдавало варварством, а следовательно, дурным вкусом, внушавшим Сальвидиену гораздо меньше приязни, чем недостаток добродетели. Его, например, ничуть не смущало, что соседями его по ложе являются два прежних (а может быть, и нынешних) любовника Петины. Ревновать к Луркону было бы глупо – при том, что глупость вообще глупое чувство. И дело даже не в его высоком положении – хотя и в нем тоже. Продолжают ли они спать вместе, или нет – Луркон все равно останется для Петины самым близким другом. Да и она для него также, недаром он показывается всенародно с Петиной, а не с очередной женой. (Кстати, это довольно оригинально: жены у него меняются, а любовнице он хранит верность). Слишком многое их связывает, слишком много у них общего.

А Мимнерм… у Сальвидиена было чувство, что при всем блестящем остроумии и мужской красоте, ритор ничего собой не представляет. Провинциальная знаменитость. Пустышка. Странно было бы обращать внимание на пустое место.

Кстати. Стратоник и Апиола тоже были здесь, но сидели не в почетной ложе, а неподалеку, на местах для знати. Так что из обычного окружения Петины (если не считать собак) отсутствовали Феникс и Вириат. Поэт ранее достаточно ясно выразил свое отношение к «фокусам» Партенопея, и еще добавил – чего хорошего можно ждать от человека, который даже мяса не ест! Или говорит, что не ест… Трибун, напротив, полагал, что магия Партенопея вовсе не обязательно должна оказаться шарлатанством. В Северной Алауде, каковая есть первейший рассадник колдунов на всю Империю (хуже обстоят дела, кажется, только в Западной провинции) он слишком много наблюдал явлений, рациональному объяснению не поддающихся. Но именно поэтому у него нет никакого желания продолжать эти наблюдения здесь, и то, что пристало сырому и туманному северу, вовсе неуместно в солнечной Арете.

Однако Сальвидиен пришел сюда не для того, чтобы определять, мошенник Партенопей или нет, и не для того, чтобы извлекать из увиденного полезные уроки, как о том заявлял Мимнерм. Он пришел поразвлечься. И это, пожалуй, роднило его с Лурконом и Петиной.

Однако, пора было отвлечься от зрителей и перевести взгляд на просцениум. Вокруг него уже появились серьезные длинноволосые молодые люди, босые, в одеждах из грубой шерсти – ученики Партенопея. Было их с десяток или около того. Мимнерм успел сообщить Сальвидиену, что некоторые из них происходят из очень хороших семей, но оставили дома и богатство, дабы следовать за учителем. Ритор не зря запасался табличками. Возможно, полагал он, Партенопей послужит подходящей моделью для образа идеального мудреца, который он мечтал создать, в противовес учению гоэлитов.

Тяжелая мозаичная дверь, ведущая во внутренние помещения театра, медленно распахнулась, и оттуда неспешной походкой вышел маг. Он был в летах, но далек от дряхлости, высокого роста, массивную фигуру драпировал широкий и длинный плащ. В отличие от учеников он носил кожаные сандалии. Лицо его было довольно благообразно, на грудь спускалась окладистая и волнистая белокурая борода. А вот какова длина его волос, судить было невозможно. Хотя его одежда в точности соответствовала той, какую, согласно традиции, носили древние апийские мудрецы, голова его на восточный манер была украшена тюрбаном из тонкой материи. Такой убор у жителей Империи, особенно в метрополии, почитался варварским и даже непристойным, хуже считались только те высокие жреческие колпаки, которые носили в Таргите или в Артабане. Истинный гражданин Империи прикрывал голову лишь по необходимости – в жару, холод или дождь либо носил шлем на войне, вообще же принято было гордо расхаживать с непокрытой головой, в отличие от представителей порабощенный и диких народов, а также вольноотпущенников. Такие же обычаи были и в Апии, каковые Партенопей особо почитал. И, однако, счел возможным появиться в восточном головном уборе. Сальвидиен не мог объяснить, чем вызвано такое несоответствие. Впрочем, проще всего предположить, что Партенопей просто оплешивел прежде времени, а лысина испортила бы его величественную внешность.

– Благодарю, о благородные граждане Ареты и друзья мудрости, что вы пришли послушать меня, – голос Партенопея был звучен и хорошо поставлен. Настоящий голос опытного оратора. – То, что сидите вы в этом амфитеатре, прямо доказует, что мудрость и обычаи древности предпочитаете вы легкомысленным суетам нынешнего дня. Да и укор читаю я в душах иных собравшихся. Отчего же, думаете вы, муж, любомудром себя называющий, вещать собрался о высоких предметах не в храме, богам посвященном, не в академии или библиотеке, а на позорище, средь блестящих мозаик и мраморов, лишь для приятности глаза здесь помещенных? О зрители, забудьте, что в иные дни на этой сцене мим гримасничает, комик болтает, трагик восклицает, канатоходец над нею шею едва не ломает, а внизу на арене, колесницы сталкиваются, звери рыкают, и оружие бряцает, и памятуйте лишь о вещах достойных, ради которых вы и собрались. К тому же, скажу я вам, и в обителях богов не найти ныне древнего благочестия – иначе не толклись бы там день и ночь воры, грабители, охотники за рабами и прочие негодяи и святотатцы. Право же, иные храмы обращены нынче в логова разбойников!

Есть однако, и такие, что готовы заглазно , на сновании досужих слухов осудить меня, именуя колдуном, наподобие тех гоэтов, что восковые фигурки раскаленными гвоздями протыкают, приворотные зелья из всяких мерзостей варят, сами в волков и филинов перекидываются, и разных простаков, либо врагов своих заклятых, в бессловесных тварей обращающие…

Мимнерм толкнул Сальвидиена локтем.