По залу катились смешки. Ибо в Арете не сочувствуют неудачникам. Если докатился то того, что стал комедиантом – изволь преуспеть.

– После я и думать о нем забыл. А лет через двадцать, зрелым мужем, переселился я в Арету, глянь – и он здесь. Не Розанчик уж, но при деньгах, жену взял богатую…

– Еще вопрос, почтенный Ламприск. Что сталось с родными Евтидема?

– А умерли они. Квинтилий Евтидем, гордый старик, все городу Береникее завещал…

– Благодарю, – начал Сальвидиен, но Евтидем не дал ему договорить.

– Все это ложь и клевета! Этого никогда не было! Свидетель подкуплен ответчицей!

На предыдущем заседании истец молчал, и Сальвидиен успел подзабыть, как звучит его голос. Сейчас он показался адвокату чрезвычайно комичным, и не ему одному, судя по тому, как были встречены в собрании его слова. Евтидем взмахнул руками, пытаясь добиться молчания, но смех стал только громче. Сальвидиен понял что, собственно, с самого начала смущало его в манерах Евтидема. В Столице ему приходилось слышать у новоиспеченных аристократов неисправимый акцент разбогатевших вольноотпущенников. А у почтенного гражданина Ареты сохранилась разболтанная пластика комедианта.

– Розанчик! – крикнул кто-то в публике.

Сальвидиен не поддался общему игривому настрою, а ответил вполне серьезно.

– Можно послать дознавателей в Береникею и определить, говорит ли свидетель правду или нет, на месте. Только я вынужден напомнить, что при подобных обстоятельствах судебные издержки приходятся на счет истца.

Опилл почувствовал, что ему пора вмешаться.

– Нам не нужно подобное дознание! Какое отношение имеет то, что наболтал этот провонявший кожей клеветник, к иску Апрония Евтидема?

– Может, от уважаемого Ламприска и пахнет кожей, зато розовыми маслами, какими умащают себя продажные развратники, от него не несло никогда! – резко возразил Сальвидиен. – И какое отношение имеют отношения Лоллии Петины с мужчинами к деловым распискам ее покойного супруга? Да и от кого мы слышали о пресловутых этих отношениях? Ламприск, по крайности, говорит о том, что видел и слышал сам. Свидетель истца ссылается на сплетни, подхваченные глупой и безграмотной бабой на рынке и в общественных банях! Нечего сказать, достоверный источник сведений, и вполне достойный нашего истца. Свидетель ссылается, или его служанка ссылается на неких рабов или купцов. Так давайте призовем их к ответу! Забудем даже о том, что мудрый и справедливый имперский закон запрещает рабам свидетельствовать против хозяев. Думается, Лоллия Петина охотно позволить допросить любого из ее фамилии. Уверен, никто из них не станет говорить ничего дурного о своей госпоже! – Между прочим, Сальвидиен и впрямь был уверен – не станет. Он успел наслушаться, как Евтидем обращается с рабами, и не сомневался – никто из челядинцев Петины не жаждет перейти в собственность истца. – Хорошо, заметит достойный судья, свидетельства рабов в расчет не принимаются, но нам упомянули также и о купцах. Так назовите же имена! Молчишь, Евтидем? Молчишь, Опилл? Молчишь, Хармид? Нечего вам сказать, ибо купцы – люди здравомыслящие, и, как бы представители этого сословия не судили о Лоллии Петине, никто из них, будучи в здравом рассудке, не стает утверждать, будто названная Петина растратила состояние, оставленное ей мужем, и поместье Гортины пришло в упадок. Напротив, умелым и разумным хозяйствованием оно приведено в состояние процветания! А в доказательство того – прими, глубокочтимый Демохар, проверенный мной подробный отчет, и ты можешь сравнить, какой доход приносило имение Гортины непосредственно после смерти сенатора Петина, и какой доход оно приносит сейчас, когда управление им совершается по указаниям моей доверительницы. – О том, кто составил отчет, Сальвидиен благоразумно умолчал, иначе все дело было бы загублено. – Прочти – и увидишь, что Гортины находятся вовсе не в том жалком положении, о котором неустанно твердят истец и его клевреты. И стоимость имения многократно превышает ничтожную сумму, указанную истцом. Не справедливого возмещения ущерба – впрочем, мнимого – хочет он, но снедаемый ненасытной жадностью, стремится урвать жирный кусок, надеясь, что высокий суд увлечется грязными бреднями, вращенными в мисрийских притонах, и не разглядит истинной правды.

Сальвидиен передал таблички с записями советникам. Он ожидал, что Демохар заявит о переносе заседания, но тот всего лишь объявил перерыв. Причем судьи даже не покинули своих мест. Потому пришлось оставаться на местах и тяжующимся. Советники читали отчеты и переговаривались вполголоса. Опилл что-то неустанно нашептывал на ухо Евтидему. Когда судебный прислужник спросил Сальвидиена, не угодно ли ему чего-либо, адвокат сказал, что хотел бы освежиться. Слуга принес ему воды, чуть подкрашенной вином – такой напиток особенно хорошо утолял жажду. Поднимая чашу, Сальвидиен поймал взгляд Евтидема, устремленный на него – жалобный и в то же время настолько исполненный ненависти, что, если бы взгляды могли отравлять, решил адвокат, он тут же и упал бы замертво. Сальвидиен усмехнулся и осушил чашу до дна.

Опилл продолжал шептать. Наконец Евтидем что-то обронил в ответ. Однако Евтидему не было слышно, что он сказал.

Демохар поманил прислужника, и тот принес прохладительного также и судье. Опрокинув чашу в глотку, он провозгласил.

– Перерыв завершен. Суд ознакомился с документами, предъявленными адвокатом ответчицы, и находит их убедительными. Продолжаем прения сторон.

Опилл поднялся.

– Высокочтимый Демохар! Почтенное собрание! Мой доверитель предлагает прекратить бесполезные дебаты о безбожии, колдовстве, недостойном чьем-либо поведении и стоимости имения Гортины, и тому подобных вещах, интереса не представляющих, и вернуться к вопросу о возмещении денежного долга сенатора Петина – либо его наследников – Апронию Евтидему. Это позволит нам закончить дело, не нанося большого ущерба стороне ответчицы.

– Вернуться к вопросу о возмещении денежного долга? – вкрадчиво спросил Сальвидиен. – В каком кабаке тебя обучали юриспруденции, несчастный? Или в Арете уже не действуют имперские законы? Извольте взглянуть, о судьи – перед вами лежит обвинительное заключение, подписанное истцом. Где в нем хоть слово о денежном возмещении долга? Нет, оно толкует лишь о том, что представитель истца ныне называет бесполезными вещами. А всякому, имеющему понятие о законах, известно – после того, как обвинение подписано, ничто в нем не может быть изменено. И ничего не должно быть добавлено. Если это неведомо Опиллу, то он – негодный адвокат. Если же он про сие слышал, следовательно, сознательно призывает нарушить закон. Впрочем, для него одним нарушением больше, одним меньше – какая разница! Или он расчитывал, что я растеряюсь, и процесс пойдет по второму кругу! Так вот, мудрые судьи и уважаемое собрание, возвращаться нам – не к чему. Апроний Евтидем не зря умалчивал в начале разбирательства о деньгах. и отводил глаза суду, толкуя о вымышленных преступлениях Лоллии Петины. Ибо покойный сенатор Петин ничего ему не задолжал, а значит, не задолжала и его вдова. Сейчас Евтидем заметался, ища любой возможности выпутаться из ловушки, куда он сам себя завлек, и надеется, что я сумею привести доказательств его лживости. Но сторона ответчицы к этому готова! – Сальвидиен подозвал Руфа и вынул из ларца переданные ему Лоллией расписки. Не зря он брал их с собой на каждое заседание. Чутье не обмануло – они все-таки пригодились. – Сенатор Петин, не стану спорить – и моя доверительница также никогда не отрицала данного обстоятельства , брал взаймы у истца, однако полностью вернул ему долг. Об этом неопровержимо свидетельствуют расписки, которые много лет, вместе со всеми документами покойного супруга, бережно сохраняла Лоллия Петина! Сколько бы не минуло лет, рука различима ясно. Сличите и скажете – это все та же вялая и расслабленная рука, что обвинительное заключение подписала!