Сорок одетых в штатское курсантов Академии МВД Украины шумно сели на три скамьи, стоявшие в крохотном зале на третьем этаже народного суда Ленинско-Печерского района города Киева. Курсантам надлежало исполнять роль публики, заполнившей зал так плотно, что в нем уже не осталось места сионистам и даже жене и сыну подсудимого.

Отдельно от «публики» сидели прокурор в зеленой прокурорской форме и подполковник Ищенко в гражданском, но уже не щёгольски-импортном, а в советском костюме, и чуть в стороне от них – пожилой адвокат подсудимого, точь-в-точь похожий на судебных заседателей.

– Подсудимый, встать, – произнесла судья, не повышая голоса и не поглядев на Бориса Левина, стоявшего в железной клети-«стакане» под охраной двух солдат конвойных войск. И, открыв папку «Следственное дело», прочла: – Подсудимый Левин Борис Моисеевич, 1938 года рождения, национальность – еврей, беспартийный, кандидат технических наук, женат, двое детей, обвиняется по статье 224 Уголовного кодекса УССР. Статья предусматривает ответственность за изготовление, сбыт, а равно хранение с целью сбыта наркотических веществ и наказание за вышеназванное преступление лишением свободы на срок до десяти лет…

Тем временем на улице Инна Левина, ее сын Миша и несколько учеников Левина в очередной раз стучали в запертые двери здания суда.

– Ну, у чом дило? – приоткрыв дверь, сказал в щель дюжий вахтер. – В КПЗ хочтэ?

– Я жена подсудимого! – Инна вставила ногу в щель. – Я имею право быть на суде!

– Та нема миста! Прыйми ногу!

– Не уберу! Я имею право!..

– Зараз я тоби ногу зломаю, – пригрозил охранник и с такой силой стал закрывать дверь, что ученики Левина испуганно отдернули Инну от двери.

– Фашисты! – крикнула Инна в закрытую дверь.

Между тем наверху, в зале на третьем этаже судья, выслушав короткое обвинительное заключение прокурора, предоставила слово обвиняемому.

Стоя в «стакане», Левин сказал:

– אין טעם לדבר על האישום שלך, מכיוון שלא היו לי סמים…

– Подсудимый! – перебила судья. – Почему вы говорите на иностранном языке? Говорите по-русски или по-украински.

– Ваша честь, – ответил Левин, – вы только что сказали, что я по национальности еврей. Значит, как любой советский гражданин, я имею право говорить на родном языке. А вы можете пригласить переводчика. Например, мою жену. Я уверен, что она стоит у здания, а ее не пускают.

– Но вы же говорите по-русски… – в недоумении сказала судья.

– Конечно, ваша честь. И еще я говорю по-украински и по-английски. Но имею право говорить на родном языке, не так ли?

Судья вопросительно глянула на подполковника Ищенко, но тот продолжал сидеть с индифферентно-каменным лицом.

– В таком случае, – сказал Левин, – поскольку нет переводчика, я буду говорить на иврите и переводить себя для стенографистки…

И Левин вновь перешел на иврит, переводя каждое предложение на русский: