Еще не договорив, жрец собрал в кулак волосы Лады на затылке, запрокинул ей голову. Всхлипнул, точно с девкой вместе затухала часть его собственной души, и ножом чиркнул по горлу. Хорош был нож, остер. Девка и не вскрикнула. Закричала другая. Йага закрыла ладонями вмиг побледневшее лицо, но даже так было видать несколько брызг, попавших на него.

Рьян успел только теперь. Преградившего ему путь мужика попросту снес, схватил ведьму, силой повернул к себе и обнял. Ну и что тут скажешь?! Плюнул на помост, одарив жреца таким взглядом, от которого у иных людей мороз по коже бежит. Но старику до того дела не было – его собственные глаза оказались пусты и безжизненны. Он взял протянутое огниво, высек искры… Хорошо занялась пшеница! Так хорошо, что сразу потонуло в дыму недвижимое тело девки, при жизни звавшейся Ладой.

Уйти с площади им никто не мешал. Люди все больше стремились, наоборот, застать действо. Они пели и кричали, спеша закинуть в разгорающийся костер колосья вместе со своими бедами. И ведать не ведали, что, избавляясь от старых грехов, повесили на себя новый, куда как страшнее.

Лесная ведьма походила на мертвянку. Ноги переставляла, сворачивала послушно, где надо, не противилась, когда Рьян ее под локти придерживал. И не молвила ни слова. До тех самых пор, пока не показалась в чаще изба на курах и коровьи черепа на шестах, охраняющие ее. Тогда Йага открыла рот:

– Права была матушка. В городе и правда ничего хорошего. – Она высвободилась и пошла к дому. Тихо закончила: – Да и в людях тоже.

И так вдруг стало горько молодцу! Так не по себе!

– Постой!

Йага встала, но не обернулась. Ну что тут скажешь?! Правда ведь лучше вовсе из леса носу не казать, чем на такое вот гулянье забрести! Он догнал ведьму и протянул ей сжатый кулак. Раскрыл пальцы.

– Вот, возьми. Я их тебе покупал.

Серьги сверкали алыми брызгами, почти такими же, как попали на лицо ведьме. Она покачала головой.

– Возьми!

Рьян сдвинул брови, упрямо подал серьги вдругорядь, а девка возьми да и хлопни его по ладони! Так и полетели сверкающие каменья в жухлую траву, там и сгинули.

– Уходи, – велела она.

– Вот еще! Сам решу, когда приходить, а когда восвояси собираться!

С Йагой он бы, может, еще поспорил. Авось и доспорился б до чего. Но перед избушкой вдруг возникла Зорка. Прямо из ниоткуда: только что пустой пятачок двора был, и вдруг глядь – стоит! И смотрела она поверх плеча дочери на проклятого. Так смотрела, что хоть вешайся! Поняла…

– Ходи в избу, доченька, – ласково позвала она, и Йага послушалась.

Зорка ободряюще погладила ее по волосам, когда та проходила мимо. Когда же закрылась за Йагой дверь, вновь повернулась к молодцу. И у того ажно во рту пересохло. Воздух сгустился, потемнел. Старуха плыла по нему, как неотвратимая тень. Седые взъерошенные космы торчали в стороны, ровно ветром их подняло, глаза смотрели не мигая. Черные глаза, нечеловеческие, с золотым зрачком, какой встречается у диких зверей.

Рьян не попятился. Не привык он пятиться. Грудью готовился встретить беду. И беда себя ждать не заставила.

Р-р-р-раз! Свистнуло над ухом, мелькнуло что-то перед самым носом – и по лицу расплылась кровь. Три алые полосы разукрасили бледную кожу северянина. Рука Зорки, нечеловеческая рука, но и не звериная, осталась поднятой. Пальцы ее были темны, словно бы перьями покрыты, когти остры, как у птицы хищной.

Рьян руду не стал утирать. Так и побежали горячие ручейки.