– Избушка, впусти, сделай милость! – привычно обратился он к слепой стене хаты.

В ответ раздался задорный смех.

– Не впускай, не впускай! Мне матушка велела пришлых молодцев в избу не приглашать! – В окошко выглянула Йага. Она подперла ладонью подбородок и хитро подмигнула. – Поэтому так говори. Чего пришел?

Рьян залюбовался. В рамке почерневших от времени резных наличников, под медовыми солнечными лучами, в ярком красном сарафане сидела истинная дочь леса. На подоконник она поставила корзинку с мухоморами и принялась чистить их маленьким ножичком, дескать, я тут делом занята. Ловкие пальцы споро убирали листья, обрезали корешки, скидывали слизней, где попадались. Горячие пальцы – Рьян то хорошо помнил.

– Да вот… Два слова молвить зашел.

Слова давались нелегко. Не привык северянин спасибо говорить, как не привык и к тому, что ему помогали за просто так.

– Что же?

Вот колдовка! Еще допытывается! Рыжий процедил:

– Я когда за водицей ходил…

– Купаться-то? – не преминула поддеть его ведьма.

– Не купаться. Чуть не потоп я. Там… нечисть была.

– И что же?

Говорила девка вроде от сердца, а глаза поблескивали хитро: сама ведь все знаешь, что мучаешь?!

– Ну и сожрала бы, кабы ты меня прежде в печь не сунула! – рявкнул северянин.

– А-а-а-а. Ну да, сожрала бы. Я ж тебя от нелюдьев и перепекла. Так сказать-то что?

Сказать хотелось много чего, да все не для девкиных ушей. А она еще и издевалась, ресницами хлопала! Что же, поклоны бить ей теперь? Пока Рьян думал, ведьма подвязала волосы шнурком, чтобы не мешали, открыла уши.

– А это у тебя что?

В ушах покачивались два птичьих черепа. Йага не на шутку смутилась.

– Это… серьги.

– Это ж черепа!