Эрна кивнула.

Несколько недель спустя в церкви Анна познакомилась с безработным каменщиком Карлом. Она знакомилась на церковной скамье и с предыдущими мужчинами. Не самое худшее место. Тот, кто приходил сюда, искал размышлений, переосмысления или утешения для измученной души. После службы было легко завести разговор. Непринужденную беседу. Или нечто большее. Тот, кто приходил в церковь, чтобы услышать голос Бога, был готов открыться. И, скорее всего, был неплохим человеком, раз верил в нечто высшее – а высшее значило для Анны очень много.

Карл был статным мужчиной. Но жизнь сыграла с ним злую шутку, это Анна поняла сразу. Широкие плечи и обиженное сердце в гордой груди – подобные контрасты ее притягивали. Она видела в нем вполне многообещающую обитель, несмотря на необходимость капитального ремонта. У таких мужчин было преимущество: конкурентки редко замечали их потенциал – во всяком случае, не так быстро, как Анна. Из ее первого мужа Вильгельма, Вилли, точно что-нибудь да получилось бы. Он не слишком любил работать, но подобные вещи Анну не смущали. «Враг нас не напугает», – говорила она на своем прекрасном немецком. Сама она не боялась никакой работы и не отступала ни перед чем, если дело касалось семьи, уютного дома для мужа и детей. Раз в день она кормила всех горячей едой, хотя в гороховом супе нередко недоставало жира, потому что в нем плавало совсем мало колбасы, и всегда выдавала всем бутерброды на работу или в школу. Анна была бедна и изобретательна. Она никого и ничего не боялась, даже авторитетов. Пуская в ход остроумие, она очаровательно и коварно обводила богатеев вокруг пальца. У нее была репутация отличной уборщицы – быстрой, аккуратной, надежной. Ей часто давали больше оговоренной суммы: какое-нибудь украшение, поношенное платье, ненужную кухонную утварь или старую мебель. Хозяевам нравилась любознательная молодая женщина, которая восхищалась красотой обстановки и не задавалась вопросом, почему она не может жить так же. Анна редко оставляла подарки себе. Чаще всего она быстро находила покупателя и откладывала вырученные деньги на черный день. Она была дальновидна.

К Вилли предъявлялись завышенные требования. Он отдалялся все сильнее, начал пить, не приходил ночами домой и в итоге повесился звездной ночью на суке гнилого дерева в лесу Тегелер Форст. Ветка сломалась под тяжестью его тела, проломив череп. Он был отцом старшей дочери Анны, семилетней Эрны. Анна любила Эрну, но ей хватало ума видеть в девочке маленькую пройдоху и держать ухо востро. К сожалению, на верхних этажах их дома – их квартира была на первом – жили девицы легкого поведения. Когда усталая Анна возвращалась с работы домой, мимо ее окон шли вереницы распаленных похотью вечерних посетителей. Толстые, худые, старые, молодые, красивые, уродливые – из хороших, лучших, плохих кругов. Некоторые стучали в ее окно, звонили в дверь – хоть Анна и не была молодой и красивой, многие мужчины считали ее «привлекательной». Но Анна не продавалась. Она не осуждала других девушек, но имела гордость и скорее умерла бы с голоду, чем отдалась за несколько марок одному из этих парней. «Гордость – единственное достояние бедной женщины, если продашься, у тебя не останется ничего». Но отец Эрны, Вилли, был слаб. И тут не мог помочь сам Господь.

Похоронив его, Анна познакомилась в церкви с Отто. Внешне он был полной противоположностью Вилли. Маленький, даже хрупкий, с узкими плечами, пухлыми губами и лихими усами, за которыми он тщательно ухаживал. Отто был парикмахером. Он не пил, не распутничал, имел неплохие накопления, был сообразителен и прилежен, хоть и не особо тщеславен. С этим можно было работать. Вскоре Анна внушила ему идею стать цирюльником. Цирюльники лучше зарабатывают и могут проводить операции, как настоящие врачи, – вырывать гнилые зубы, вскрывать абсцессы. Тогда, объединив усилия, они точно скоро смогут уехать из квартиры на первом этаже, подальше от влияния дурного общества – имелись в виду скорее кавалеры, нежели проститутки. Они тревожили Анну. Не из-за себя – она умела добиваться уважения, – а из-за маленькой Эрны. Анна знала: среди мужчин, собиравшихся у нее во дворе незадолго до темноты, были извращенцы, которые уже через два-три года с огромным удовольствием протянут грязные лапы к маленькой Эрне.

Отто быстро овладел новой профессией. Он был одаренным и при лучших условиях мог бы стать настоящим врачом-хирургом. Возможно, с помощью Анны он со временем достиг бы и этих высот, но потом наступила война, четыре года жестокости, и Отто, как и многие ровесники, погиб за Родину – за три месяца до того, как стал отцом. Он был большой любовью Анны, и поэтому она назвала сына его именем.

Отчиму Отто, Карлу, не слишком нравился мальчик. Он ревниво замечал каждый жест, малейшее внимание Анны к сыну. После рождения общей дочери, Ингеборги, все стало только хуже. Теперь у Карла наконец появился родной ребенок. Озорники, как он называл Эрну и Отто, стали обузой. Он не понимал, почему должен гнуть спину ради чужого отродья. Карл никак не проявил себя на войне, это время наградило его лишь тяжелыми травмами: внезапными паническими атаками, которые он заливал алкоголем. Шаг за шагом война переместилась внутрь него. То, что Карл не пропивал, он спускал на игры, надеясь вернуть потерянные деньги. Со стройки он вылетел, распрощавшись с мечтой стать бригадиром. Стал браться за разные подработки, в основном на фабрике. Но без обучения оставался лишь подсобным рабочим, никем. И, возможно, искал на дне бутылки водки потерянную гордость. По субботам он получал конверт с зарплатой и пропивал большую часть в тот же вечер. Потом, шатаясь, брел домой и избивал всех до полусмерти. Кроме своей маленькой Инге.

Анна не могла с ним справиться. Она знала, что должна обезопасить Отто и Эрну. Работодательница рассказала ей о пригородных детских лагерях. Поскольку Отто и Эрна производили неблагополучное впечатление голодных детей, ей быстро удалось найти места для обоих. Отто поехал к своей семье в Верхнюю Силезию, а Эрну отправили в Рурскую область.

Анна тяжело расставалась с детьми, но не знала, как поступить иначе. Эрна начала сбегать из дома, а маленький Отто трясся от страха, едва завидев своего отчима Карла. Казалось, переселение выгодно обеим сторонам. Дети окажутся в безопасности, а временные родители получат от государства дополнительные средства. Расставание продлилось меньше года. Оно стало передышкой для Эрны и адом для Отто, который угодил из огня да в полымя.

В пять часов утра его поднимала толстыми руками еще полупьяная Ирмгард, вытаскивала за дверь на пронизывающий холод, опускала в чан с ледяной водой и закрывала крышку, пока мальчик не начинал задыхаться. Каждый раз она снисходительно смеялась над его барахтаньем. Отто быстро понял, что крышку не поднимут, пока он не перестанет дергаться. Кроме того, он заметил – между крышкой и поверхностью воды есть маленькая щель. Он осторожно поднимал губы над водой и вдыхал воздух, пока Ирмгард не поднимала крышку обратно, чтобы вытащить мальчика из воды – как она думала, в последнюю секунду.

Отто начал писать и какать в кровать. Тогда приемный отец хватал его за шиворот и, бранясь, заставлял есть «грязь». Если Отто отказывался, мужчина бил его обкаканными штанами по лицу. И бормотал, что отучит мальчишку от пустых отговорок. Отто больше не заикался, он вообще перестал говорить. Потом мальчик начал отказываться от еды. «Раз не хочешь, значит, не голодный», – невозмутимо комментировала Ирмгард его поведение.

Одиннадцать месяцев спустя Анна едва спасла сына от голодной смерти. Она забрала обоих детей обратно в Берлин. Там она ввела железные правила. Если Карл поднимал руку на кого-то из детей, она била мужа метлой или отказывала ему в близости несколько ночей кряду.

В школе Отто был самым маленьким и слабым. Одноклассники заняли место отца, избивая его до полусмерти. Однажды, в очередной раз подняв перепачканное кровью и слезами лицо над провонявшей мочой раковиной школьного туалета, Отто посмотрелся в зеркало и понял: что-то должно измениться. Он стащил ночью со стройки несколько тяжелых кирпичей и железную жердь. Проделал в кирпичах дыры, подпилил железку и сделал штангу. Во дворе стояли небольшие железные стропила. Женщины вешали на перекладину дешевые ковры и выбивали их камышовыми палками. Анна поручала эту работу Карлу: «Тебе все равно делать нечего». О любви речи больше не шло. Когда он ложился на нее, она раздвигала ноги и быстро громко стонала, чтобы ему угодить. Вскоре Карл понял, что палкой для ковра можно обрабатывать и задницы членов его неудачной семьи.

Теперь Отто каждое утро вставал на два часа раньше, крался мимо храпящего отчима, который чаще всего ночевал на диване в гостиной, обливался ледяной водой, со злостью вспоминая мучительницу Ирмгард, надевал трусы и майку, доставал из погреба штангу и выходил во двор тренироваться. Поначалу ему едва удавалось поднимать собственный вес, подтягиваясь на перекладине, или отжиматься больше трех раз. Но Отто знал: если сдаться сейчас, он пропадет на всю жизнь. Урок был ясен и прост: ты получаешь побои или раздаешь их сам. Отто еще сомневался, хочет ли он их раздавать, но твердо знал, что бить себя больше не позволит. Через несколько недель кирпичи стали слишком легкими. Он стащил из-под кровати у спящего отчима два полных ящика пива, прикрепил их к штанге канатом и постепенно повысил вес до четырех ящиков по тридцать бутылок. Анна видела из окна, как сын поднимает тяжести. Она все поняла. Если оставалась лишняя картофелина или даже бутерброд с маслом, она откладывала их для Отто. Полгода спустя Отто был все таким же маленьким, но вырос из всех своих вещей. Благодаря мускулам он спокойно преодолевал дорогу до школы, которая так долго была для него путем на Голгофу.

Пауль Мейстер, заклятый враг Отто, которого все благоговейно называли Пауле, не блистал особым умом, но кулаками размахивал быстрее, чем зубрилы рассказывали таблицу умножения. Он валил на землю любого, кто противился его воле. А поскольку разговаривать ему было непросто, своей шайкой он командовал с помощью взглядов.

Был декабрь, утро понедельника. На гравии школьного двора лежал холодный иней. На первой большой перемене Пауле царственными жестами делил мальчиков на две команды для игры в футбол. Отто спокойно стоял в углу. Он аккуратно развернул бутерброд, который дала ему мать. Перепачканный грязью мяч прилетел прямо в лицо. Пауле бил метко. Его свита завыла от восторга.

– Дурачок Отто наделал в штанишки, – закричал худой прыщавый парень.

– Тряпка Отто набивает брюхо бутербродами, – вторил ему рыжий мальчик, стоящий за спиной у Пауле. Толстый, с растопыренными руками, словно кто-то забрал у него костыли.

Пауле уверенно и гордо зашагал в сторону Отто. Остановился. И коротким взглядом приказал тому занять место в команде. Потом все произошло очень быстро. Отто ударил его правой рукой в бок, в печень. Пока Пауле задыхался, левая рука Отто угодила ему в лицо – сначала кулаком, потом локтем и разбила ему нос и скулу. Когда Отто лежал на нем сверху и возил лицом по гравию, как старую тряпку, Пауле уже точно не помнил, успел ли он что-то сказать, прежде чем выбить у Отто из руки бутерброд.

Свита, онемев, отступила назад. Надеясь на помощь, Пауле повернул к ним окровавленное лицо. Никто ничего не сделал. Все с благоговением смотрели на Отто. Он стал новым королем. И равнодушно покинул поле боя.