— Какая еще машина в рехабе?
— Я остановился через улицу в «Белладжио».
«Белладжио» был райским уголком наркоцентра «Спенсер», он располагался на берегу океана. Палаты класса люкс, которые стоили в два раза дороже обычных. Я лежал в корпусе, который мы называли собачьей конурой. Там была длинная и узкая мощеная аллея, по которой прогуливались курильщики, — эти часы досуга мы называли выгуливанием собак.
— Я могу удрать в любое время, — сказал он. — В мажемся, а потом вернемся. Как два пальца об асфальт.
— Серьезно? А как же пропускной режим?
— Встречаемся на улице сегодня вечером.
Ему-то легко было говорить. Он лечится в «Белладжио» — может приходить и уходить в любое время. Я лежал на втором этаже главного корпуса. На ночь двери запирались. После того как тушили свет, все разбредались по палатам. Убедившись, что в коридоре никого нет, я выбил окно. Крыша соседнего корпуса располагалась на уровне моего окна, и скат тянулся вниз. Подо мной была та самая мощеная аллея. Если получится ее перепрыгнуть, я приземлюсь на крыше. В темноте я не мог точно оценить расстояние. Не спорю, это был глупый и опасный шаг, но на другом конце этого прыжка меня ждал героин. И я прыгнул.
И не допрыгнул. Я еле-еле успел ухватиться пальцами за край крыши. Я знал, что если сорвусь, то сломаю ногу, руку, а может быть, и шею. Чувство опасности кружило голову. И я все-таки сумел выбрался наверх. Затем я кубарем скатился вниз по крыше и упал на землю, пролетев примерно два с половиной метра. Я бежал к машине, не чувствуя боли — только азарт. Я был в полном восторге. Мне казалось, что я только что сбежал из тюрьмы на волю. Я знал, что скоро мы оприходуемся и я буду парить в небе, как гребаный воздушный змей.
Полтора часа мы ехали в Северный Голливуд. Там у Питера была фабрика бижутерии.
Я спрашивал его раз двадцать: «У тебя есть чистые инструменты?»
— Да, конечно.
— И чистые струны?
Я хотел убедиться, что у него есть новые шприцы и иглы.
— Да, да, — говорил он.
По пути он позвонил своему барыге и велел ему ждать нас у фабрики. Мы приехали в час ночи и разжились героином и кокаином на тысячу двести долларов. Я не донес до туалета содержимое своего желудка. Что-то странное происходит в тот момент, когда тебе предстоит вмазка, — тебя выворачивает наизнанку. Торчки поймут, о чем я. Меня мучила жажда, и это поганое чувство возникало всегда, когда я знал, что у меня есть наркотики и скоро я вмажусь. Я вышел из ванной, мучимый голодом и страстным желанием вмазать.
— Где иглы? — рявкнул я на Питера.
Он показал на шкаф. Я подскочил к шкафу и начал рыться в ящичках. Практически все были доверху заполнены иглами, но все иглы были гнутые, ржавые, со следами запекшейся крови. Они валялись вперемешку с грязными шприцами.
— Вздумал шутки шутить? Десять раз я спрашивал тебя, есть ли чистые шприцы!
Питер увлеченно готовил спидбол и не реагировал.
Я схватил самые приличные шприцы и стал промывать их горячей водой. Оставшуюся ночь мы ставились героином. Я слышал голоса, мне мерещились тени человеческих фигур, я сидел скорчившись в луже крови… Питер протягивал мне запачканные кровью шприцы, которыми только что вмазался сам. Потом я и вовсе перестал промывать их водой. Да что толку? В какой-то момент я спросил Питера: «Ты чистый? В смысле, ты здоров?»