Потом появилась Анна в старинном платье, она поднялась на пригорок, а Сэм катался по земле, взбирался на лестницу, садился в кресло и снимал ее со всех ракурсов. Думаю, он был чертовски великодушен; я понял, что он жалел нас. Он хотел, чтобы мы почувствовали себя особенными.

Действительно, через шесть недель, когда я вышел на мою третью работу вместе с Сэмом, мы чувствовали себя особенными. Кто-то из продюсеров сказал мне, что, если бы не Анна, не было бы этого рекламного ролика, который вскоре должен был выйти в эфир. Только после первого проката нам выдали гонорар — около семидесяти пяти тысяч долларов. Эту рекламу крутили без конца.

Работа с Сэмом была из разряда фантастики. Это был ураган, а не человек. Он потряс мое воображение. Из всех мастеров своего дела он был первым, с кем я мог общаться на равных, он любил меня, и это очень важно. Мне платили огромные деньги — двести пятьдесят долларов за день съемок плюс суточные. Сэм снимал замечательные музыкальные клипы, он сделал революцию в музыке своим первым клипом для маленькой и тогда никому не известной группы Nirvana[50]. Также он снимал рекламные ролики — много рекламных роликов — для международных брендов. Он даже снял меня в рекламе Nike, но их юристы вооружились против меня законом Тафта — Хартли[51], и я вступил в Гильдию киноактеров. Есть у меня такая карточка.

Я знал всех — Rolling Stones[52], Smashing Pumpkins[53], Metallica[54]. В буквальном смысле это была мечта, которая стала явью. Не знаю, как называлась моя должность. Наверное, помощник. Но точно не помреж — это была самая настоящая работа. Я встречался с людьми, выполнял поручения, вез Сэма на съемки и обратно домой.

Все это время в наших с Анной отношениях происходили забавные вещи. Когда я зарабатывал шесть долларов в час и еле-еле сводил концы с концами, с трудом оплачивал счета, нашу с ней любовь было не разорвать. Но теперь я зарабатывал приличные деньги и охамел. Я всегда знал, что мы с ней разного поля ягоды. Она была стройной блондинкой ростом метр восемьдесят три, голубоглазая фотомодель из Исландии, а я — парень из Огайо ростом метр семьдесят четыре. Я был никем. Гус наверняка спросил бы меня: «Как тебя угораздило вляпаться в такое дерьмо? Как получилось, что вы встречаетесь?» Перевожу: «Что она делает рядом с тобой?»

Я всегда боялся, что она меня бросит. Почему бы и нет? Она никогда не подавала виду, что хочет расстаться, но страх был сильнее меня. И чем больше я любил ее, тем сильнее был мой страх, — и это было самое лучшее в наших отношениях. Я постоянно изводил ее мелочными придирками. Иногда я был такой врединой, что говорил: «Ты просто мечтаешь со мной разойтись, да и я больше не хочу жить с тобой». Я просто хотел узнать, что она скажет в ответ.

Но она не верила ни единому моему слову. Я сам не верил, что мог говорить такое. Непрошеные слова срывались с моего языка, но про себя я думал совершенно другое. Я хотел сказать: «Я так боюсь, что мы расстанемся», — а получалось: «Ты — несчастная идиотка. Ты должна уйти. Я сыт по горло нашими отношениями».

Я ничего не мог с собой поделать, мы ругались все чаще и чаще. Потом все заканчивалось примирением в постели, но через неделю все повторялось опять. Наверное, когда она начинала плакать, я чувствовал себя в безопасности. Мне казалось, что она переживает из-за меня и не хочет уходить. Я влюблялся в нее все сильнее и сильнее. Но чем сильнее я влюблялся, тем больше становился мой страх. И тем яростнее мы дрались.

А потом я с остервенением запил. Я стал презирать свою работу, о чем до сих пор сожалею. Сэм был чертовски благородным человеком — приглашал меня в «Хама Суши» и «Нобу», но я скулил, ныл и жаловался на всякую ерунду. Я часто опаздывал на работу, а иногда не выходил совсем, так как болел после вчерашнего. Вскоре меня уволили.

Анна принесла домой хорошую новость. Она получила ангажемент на клип Майкла Джексона. По-моему, это был ремикс «Blood on the Dance Floor». Его крутили в Штатах, но у нас он не имел большого успеха. Зато в Европе все было по-другому. За границей этот клип поднялся на первую строчку чартов. Телевизионщики и радиожурналисты из родной страны Анны наперебой звонили ей и просили об интервью.

Я сказал ей, что надо собираться и ехать в Исландию, но Анна отказалась, так как с деньгами было туговато. После того как я потерял работу у Сэма, мои сбережения таяли на глазах. Я напомнил Анне все грустные истории из ее детства, которые она мне рассказывала: про то, как ее дразнили из-за сыпи на лице, из-за того, что она была неуклюжей и долговязой. Я настаивал на том, что она должна поехать домой и показать всем, каких успехов добилась.

— А кто будет оплачивать аренду? Кто будет платить по счетам?

— Не забивай голову этой ерундой. Ты должна ехать домой. Родители не видели тебя четыре года.

В итоге я ее уломал. Она загорелась идеей поездки. Ни с того ни с сего наши отношения наладились, — они стали лучше, чем были когда-либо прежде. Я думал, что, когда она уедет, я начну искать работу. А пока мы не работали — уже две недели. Зато все это время мы были вместе. Денег оставалось в обрез, поэтому я сам готовил еду и очень гордился этим. Это была простая, бедняцкая еда. Яйца да паста с томатным соусом. Но в каждое из этих блюд я вкладывал свою любовь и искренность.

Когда пришло время ехать в Исландию, Анна ужасно разнервничалась. Не скрою, я тоже переживал. Утром мы рано встали и стали собираться в аэропорт. Анна все время суетилась и не поднимала на меня глаз. Когда мы спускались с высот Линкольна, она разревелась.

— Голубушка, не плачь. Все в порядке. Ты вернешься через две недели. Все будет хорошо.

Анна немного успокоилась. Она еще не уехала, но уже скучала без меня. И мне было приятно смотреть, как она скучает. Ее слезы грели мне душу.

— Не думай о плохом. Я звонил Дину Карру. Он сказал, что я могу вернуться к нему на работу.

Она снова заплакала и крепко сжала мою руку. Мне было очень приятно, что она так плачет и так горюет. Нам было хорошо вместе, она меня любила. И этот страх, мой вечный ужасный страх исчез, потому что теперь я точно знал, что она любит меня.

— Я люблю тебя, — сказал я.