— Стыдно, Рита. Я обозлившись на всех. Не верю никому.
— А я верю Любовь Антоновне.
— Эх, Ритка! Что как с мое пробудешь тут, матери родной
не поверишь... Попрошу прощения у нее. Простит?
— Она все-все знает. Даже, что думаем мы с тобой. Я в
мыслях тоже... ей открою... Что плохо думала.
— Она, видать, на воле знала этого главврача. Чудной он.
Я в лагерях таких не видела. Ему власть большую дали. Я
второй раз в больнице лежу. Заключенных докторов никто во
внимание не берет. Скажет что поперек — и на общие работы.
Этот пришел и как начальник командует. Почему бы это? —
вслух рассуждала Катя.
Поздно вечером, когда на вахте пробили отбой, в дверь
землянки кто-то осторожно тихо постучался. Елена Артемьевна
с сожалением оторвала взгляд от печки, в ней весело потрески
вал огонь, и, машинально одернув платье, подошла к окну.
«Любовь Антоновна... Так поздно... Не боится ходить после
отбоя», — удивилась Елена Артемьевна.
— Спят они? — шепотом спросила Любовь Антоновна, при
саживаясь на охапку дров.