– Ян Николаевич, – вздыхаю я виновато, – да ведь с составом редколлегии пока ничего не понятно! Только завтра у нас первая встреча, где все будет решаться.

– Ты еще расскажи мне, что с Марком Наумовичем не виделся!

Нет, не Москва, а деревня какая-то. Все всё про всех знают.

– Встречался. В субботу вечером. Но речь у нас шла только по общим вопросам. Ну согласитесь, что субординацию нарушать некрасиво – сначала все равно вам должен был позвонить Алексей Иванович.

– А ты ни при чем?

– А я разве сейчас к вам не пришел?

Заславский качает головой, выражая свое неудовольствие происходящим, потом откладывает «Правду» в сторону.

– Я, собственно, хотел и сам тебя вызвать, но по другому поводу. 11 сентября МГУ посетит английский писатель Чарльз Сноу. Нужно, чтобы ты поучаствовал в этой встрече. Как студент журфака и как молодой писатель.

– Это автор детектива «Смерть под парусом»? – старательно морщу я лоб.

– Ну да. А еще известный общественный деятель, ректор старейшего университета Шотландии и третьего по значимости в Англии – университета Сент-Эндрюса. И человек, положивший начало дискуссии о «физиках и лириках».

Упс, кажется, я сейчас слегка лопухнулся. Быстрый прокол памяти… А может, даже и не слегка. Про статью сэра Сноу «Две культуры и научная революция» каждый интеллигент знать обязан – это предмет для нескончаемых споров. И если сам он ее не читал, то уж в пересказе других точно слышал. Споры о физиках и лириках актуальны в СССР и в мире до сих пор, хотя статье уже лет пять, и продолжаться будут еще долго. Автор в этой статье, кстати, еще и очень интересные проблемы высшего образования поднимает, так что встретиться мне с ним сам бог велел. Встретиться и взять интервью для первого номера нашего нового журнала.

Колонный зал Дома Союзов был полон. Тысячи москвичей пришли попрощаться с Элизабет Флинн. Очередь змеилась по Пушкинской улице до Копьевского переулка. Играла траурная музыка, у гроба в почтительном молчании замерли члены Президиума – Первый секретарь ЦК КПСС Хрущев, его заместитель Микоян, апоплексичный, с трудом дышащий Козлов, хмурые Косыгин и Кириленко, невозмутимый Рашидов. Напротив стояли в тесной шеренге Суслов, Гришин, Мазуров, Малиновский и Ефремов. Всего 11 человек, что вершат судьбу не только одной шестой части света, но и половины мира.

Козлов вздрогнул, покачнулся. Хрущев бросил на друга обеспокоенный взгляд. Уж очень сильно сдал в последнее время Фрол Романович. Не вылезает из Кремлевской больницы. Вот и на траурную церемонию его привезли прямо из медицинской палаты.

– Сворачиваемся! – тихо произнес Хрущев распорядителю траурного митинга, поглядывая на Козлова.

Члены Президиума медленно стали уступать свои места караулу кремлевского полка.

Собрались все в одном из залов Дома Союзов, в котором уже был накрыт поминальный стол.

– Хорошая была женщина, – вздохнул Хрущев, поднимая первую рюмку. – Пусть земля будет пухом.

Выпили не чокаясь.

В зал, кивнув официантам на выход, зашел мрачный Мезенцев. Прошептал что-то Хрущеву на ухо. Первый секретарь ЦК выругался матом. Все удивленно посмотрели на него.

– Никита Сергеевич, что случилось? – спросил Суслов, откладывая вилку.