Я только что вернулся в кабинет после изнурительной шестичасовой операции по восстановлению кисти, которая оказалась гораздо сложнее, чем мы ожидали. Я как раз наливал себе чашку кофе, когда вошел Дэн, заведующий хирургией. Выглядел он расстроенным.

– Можно с тобой поговорить? – спросил он, закрывая за собой дверь.

– Садись, – предложил я, показывая на стул перед моим столом. У нас не принято закрывать двери, так что, видимо, дело серьезное.

Он покачал головой, взъерошивая темные волосы. На лбу отпечаталась тревога.

– Что творится с людьми? Как можно быть такими монстрами? – говорил он, меряя шагами кабинет.

Мы уже много лет работали вместе, и я впервые видел, чтобы он так нервничал.

– Может, все-таки присядешь?

– Нет-нет, спасибо. Я бы лучше выпил, – он с горечью усмехнулся. – Та девочка, которую привезли вчера ночью в отделение неотложной помощи, – жуткий случай. Ничего подобного не видел. Никогда, – он боролся с эмоциями, видимо, думая о собственных трех дочерях, чьи фотографии в ряд стояли на его рабочем столе. – Представить не могу, что кто-то может сделать такое с ребенком. Просто не могу.

– О чем ты говоришь? – спросил я, подавляя любопытство.

– Наверное, теперь тебе стоит присесть, – сказал он, почти не шутя. – Ее привезла полиция вместе со специалистами по защите прав детей. Судя по всему, ее обнаружили на парковке с западной стороны от Парк Стейшн. Знаешь ее?

Я кивнул. Все знали Парк Стейшн и трейлерный парк на улицах за ней. Там цвело городское сообщество наркоманов. В эту часть города ходили только с одной целью.

– Все тело девочки покрыто старыми шрамами и синяками. Ее, видимо, долго избивали, – ему пришлось прикладывать усилия, чтобы сохранять самообладание. – Она истощена и обезвожена и выглядит как голодающие сироты в телевизоре. Понимаешь, о ком я? – Он продолжил, не дожидаясь моего ответа: – У нее на ногах сыпь, как от септической инфекции. Рентген показывает множественные переломы. Некоторые старые, другие совсем свежие. Вероятно, у врача она никогда не была, так что кто знает, что еще мы можем обнаружить. – Он прочистил горло, потом переключился на роль руководителя. – Ею будут заниматься много врачей, нам нужны лучшие, поэтому я хочу, чтобы ты взял ее дело. Первый консилиум состоится завтра утром, так что отмени все дела.

– Хорошо, конечно. Уверен, Алексис сможет все устроить, – сказал я, доставая телефон и быстро набирая письмо своему секретарю.

– Что ж, пойдем, – Дэн пошел к двери, я следом. – Как только в СМИ узнают, поднимется шумиха. Пока еще ничего не утекло. Мы попытаемся как можно дольше сохранить дело в тайне, но ты же понимаешь, что это только вопрос времени, пока они пронюхают. Уровень секретности понятен?

– Конечно, – кивнул я, хотя мне еще не приходилось работать с засекреченными случаями. У нас в городке редко случалось что-то настолько серьезное, мне обычно доставались дети после аварий или спортивных травм. Я не мог в этом признаться, но меня очень будоражила возможность быть причастным к такому необычному делу.

Мы вошли в лифт на другом конце коридора. В нем было много народу, так что по пути на третий этаж мы молчали. Там Дэн открыл дверь и жестом показал мне выходить.

– Что она здесь делает? – спросил я. На третьем этаже отделение неврологии, здесь лежат пациенты после инфарктов и инсультов.

– Здесь ее никому не придет в голову искать, – сказал он.

– Ты о репортерах?

– Репортеров мы не боимся, их легко не пускать. Мы пытаемся уберечь ее на случай, если тот, кто сделал с ней все это, вернется и будет ее искать. Мы не знаем, кто нанес ей травмы и в безопасности ли она теперь. Мы даже не знаем, кто она такая.