— Не трогайте там ничего сегодня. Завтра вы откроете дверь, если толкнете ее ногой.
Здание идеально соответствовало его замыслу: шестиэтажный кирпичный многоквартирный дом недалеко от железнодорожного переезда. Мудроу поднялся наверх, чтобы осмотреться, и в конце коридора увидел дверь, на которой гвоздем было нацарапано 2Н. Стены разрисованы будущими художниками-графиками, пол грязный. Отличное место для неофициального допроса. Столкнувшись с местным полицейским, Мудроу показал ему значок, объяснив, что квартира 2Н будет ему нужна на несколько дней, после чего вышел на улицу и поехал домой.
Домой он вернулся, когда еще не было одиннадцати утра, спешить ему было некуда, времени для размышлений было предостаточно. Он чувствовал, что ему надо — он просто обязан это сделать — позвонить Эпштейну и сказать: «Слушай, капитан, я нашел ублюдков, которые по частям разрушают наш город. Если завтра отрядить пятьдесят человек, часть „Красной армии“ мы возьмем на месте, остальные удерут в Ливию». И оттого, что он так и не позвонил, Мудроу мучился до конца дня: детектив и его совесть бесконечно меряли комнату шагами.
Леонора Хиггинс, взволнованная не меньше, находилась в пятидесяти метрах от дома Мудроу до самого вечера. Она собиралась позвонить своему начальству, прежде всего Джорджу Бредли, сообщить, что Мудроу близок к поимке преступников, и попросить подкрепления, что означало, что у «Красной армии» есть шанс скрыться, уйти от Мудроу, как бы тот ни был уверен в своих силах. Но она так и не смогла заставить себя разделить добычу, которая забрезжила на горизонте, так же, а может быть, в еще большей степени, чем Мудроу свою, и до самых сумерек просидела в машине, мечтая о ванне.
После захода солнца Мудроу стал готовиться к завтрашнему дню. Он вытащил из шкафа старую спортивную сумку, вынул пожелтевшие полотенца и эластичные бинты, пошел на кухню и бросил все на стул. Затем принялся выкладывать на стол снаряжение: восемь пар наручников, длинную цепь с замком, пару блестящих кастетов, дубинку и разобранный двенадцатизарядный пистолет — почти восемнадцати дюймов длиной с полудюжиной запасных обойм патронов 38-го калибра.
Затем он присел к столу, чтобы оценить свои возможности. Теперь он имел дело с реальностью, а не с фантазиями, и это был единственный шанс. Второго не будет. Он схватит Эффи Блум, если она придет одна, а Джордж Халукакис утверждал, что она всегда приходит одна, и заставит ее вывести на остальных. Но что, если она будет сопротивляться, и сопротивляться с той яростью, на какую способны отчаявшиеся террористы? Он вспомнил, как брали ей подобных в Филадельфии. У полиции были бомбы и вертолеты, сотни вооруженных людей; в пожаре, который возник, сгорел целый квартал. В таких обстоятельствах полицейские почти беспомощны. Эффи, конечно, расскажет ему все, но как проверить — вранье это или не вранье. В конце концов, Мудроу остановился на том, что в крайнем случае он вызовет подкрепление.
Приняв это решение, он вновь взялся за работу, положив на стол две гранаты — из тех, что инструкция применять запрещала. Очень трудной задачей было проникнуть в здание, где находятся террористы, незаметно. Вряд ли «Американская красная армия» держит свое оружие непосредственно в штаб-квартире, иначе их давно бы обнаружили. Вряд ли также, что у каждого окна у них вооруженный охранник, который ведет наблюдение круглые сутки — день за днем несколько месяцев подряд. Между прочим, Рональд Чедвик, у которого такая охрана была, считал себя в безопасности.
Мудроу швырнул на стол набор отмычек, огромную связку ключей, достал стеклорез и ломик. Сверху легла клейколента, пакет марлевых повязок, затем набор отверток, моток лески и мужской галстук. Куча на столе росла и вместе с ней — шанс победить в схватке, которая предстояла завтра.
Перебегая из комнаты в комнату, чтобы собрать все необходимое, Стенли Мудроу взмок так, что ему пришлось снять рубашку. Он уже тяжело дышал, на плечах и спине вздулись стальные мускулы.
В два часа ночи он еще ходил по квартире, заложив руки в карманы и глядя в пол. А что, если они разбросаны по всему городу? Что, если у них разработан какой-то телефонный код, и если один звонок не прозвучит вовремя, то вся «Армия» придет в движение?
Перебирая в уме сценарии предстоящего дня, он ни разу не подумал о том, что они могут жить вместе, в одном доме, что их всего пятеро, что он войдет в их штаб, когда сочтет нужным, и потому возьмет сразу всех.
У «Красной армии» была одна сильная сторона: ее малочисленность и то, что ее солдаты — и генералы — ничем не отличались от самых обыкновенных людей. Музафер, когда представлял себе сцену ареста, полагал, что в такой операции будут задействованы все силы городской полиции. Он и вообразить не мог, что однажды в дверь его квартиры просто-напросто постучит один безумный детектив.
Ждать дольше пяти часов утра Мудроу никак не мог. Все его снаряжение было уложено и переложено, а сумка так набита, что едва закрывалась. Ему оставалось только одеться и двинуться в путь. Сначала он надел суспензорий с белой пластиковой чашечкой, затем кожаный протектор, защищавший область паха. Что ни говори, впереди была встреча с Джонни Катаносом. Хотя он знал о Музафере и понимал, что грек в этой армии всего лишь рядовой, Катанос в его «фантазиях» занимал главное место. Он хотел лично арестовать Катаноса и дубасить его, пока тот не катапультирует окончательно. Мудроу надел пуленепробиваемый жилет, старый и очень тяжелый, который при стрельбе, скорее всего, был бы бесполезным, если принять во внимание арсенал, которым располагает «Красная армия», но его солнечное сплетение и грудь от кулаков Катаноса будут защищены надежно.
Мудроу натянул черные брюки и свитер. Он чувствовал себя снеговиком. В движениях его ограничивал жилет, но он знал, что с греком ему наперегонки не бегать. Френки Бауманн, главарь банды, которого Мудроу допрашивал в Вермонте, был неразговорчив и зол — если Катанос произвел впечатление на Бауманна, значит, он может быть достаточно серьезным противником и для Мудроу. И это по-своему его вдохновляло: мысль о том, что ему удастся поймать Катаноса, отшибала всякий сон. Мудроу чувствовал себя боксером перед боем, он не боялся, но и не скрывал волнения. От волнения, видимо, даже веселясь. Он наверняка успокоится, когда все начнется, но, как известно, возбуждение так же необходимо спортсмену, как и недели упорных тренировок.
Он вышел из дома в половине шестого утра, переехал Бруклинский мост и направился к автостраде Бруклин — Куинс. Леонора Хиггинс, уверенная, что с часу на час ее ждет награда за тяжелый труд, следовала за ним неотступно. Машин было немного, и она могла позволить себе держаться от него подальше, не опасаясь, что Мудроу исчезнет из ее поля зрения. Но, когда она представила себе, что в последний миг потеряет его из виду, по спине пробежал холодок. Она по-прежнему держалась на расстоянии, но больше всего ее интересовал сегодня один вопрос: когда ей следует дать знать о себе?
Мудроу держал курс на Адмирал-авеню. Время от времени он посматривал в зеркало заднего вида, но маленький коричневый «плимут», похожий на тысячи таких же «плимутов», колесящих по городу, как и надеялась Леонора, не привлекал его внимание. Он не заметил слежки ни на автостраде, ни на улицах, даже когда ей пришлось обогнать его после того, как он припарковался. Как Мудроу не приходило в голову, что дни напролет его сопровождает негритянка, агент ФБР, так и Музафер не мог представать себе, что обычный коп проникнет в его дом через окно в ванной.
Сержант поднялся наверх, подошел к двери квартиры 2Н и, убедившись в том, что она открыта, вошел. Пробыл он там недолго, и то, что он увидел, вполне его устроило: однокомнатная квартира, грязная, мебель ветхая. В комнате стояла скрипучая кровать — набор пружин с тощим матрасом, — кухонный стол, несколько стульев, стандартный набор кресел и торшеров. Мудроу проверил, есть ли в квартире вода, свет и газ, и поехал в ресторан «Метрополитен». Он поставил машину рядом с автобусной остановкой напротив магазина, приготовил значок на случай, если полицейский сгонит его с неположенного места, и приготовился ждать.
Он не сомневался, что она появится, как обещал Джордж Халукакис. У него было ощущение, что он уже много раз приезжал сюда, репетируя все события этого решающего дня. Осматриваясь, он узнавал эту улицу, Метрополитен-авеню. Выцветшая вывеска на грязной витрине типографии, неоновая реклама магазина видеотехники (витрина была закрыта стальными жалюзи, которые поднимались в те часы, когда магазин работал, и опускались в конце рабочего дня) — все было знакомо, как утренняя перекличка в седьмом участке. Он вдруг подумал о том, что в его жизни ничего подобного никогда не происходило. На секунду ему показалось, что нечто недоступное пониманию, не поддающееся определению всей тяжестью навалилось на него. Чтобы избавиться от этого ощущения, он оставил машину и зашел в магазин напротив выпить кофе.
Два корейца, мужчина и женщина, ругались за прилавком, перестреливаясь тирадами на родном языке. Хотя он понял только одно слово — «касса», которое повторял мужчина, — набежавшая внезапно злость успокоила его. Он как-то отстраненно наблюдал за тем, как мужчина поднимает кулак, словно собираясь ударить женщину.
— Хватит! — Они оба замолчали. Моментально. И Мудроу почувствовал себя уверенно. — Не сделаете ли мне пирожок с маслом? Я полицейский и страшно хочу есть.