— Это не революционеры, — тихо сказал Хасан, положив ладонь на фотографии. — Три авантюристки, две лесбиянки и банальный уголовник. Мы с тобой закалены годами изгнания. МЫ переносили страдания вместе с нашим народом, пока евреи топтали нашу землю. Мы знаем, что такое дисциплина, порядок, а эти студентки… — Он покачал головой. — Я понял, что ты собираешься делать, и если ты хочешь исчезнуть, лучше всего использовать американцев, но тебе надо найти профессионалов, чьи семьи легко будет потом отыскать. Как ты собираешься заставить этих американцев неопределенное время работать в полной изоляции? — Он помолчал. — Через шесть недель после вашего приезда в Америку ты превратишься в такого же авантюриста, как они сами. Ты станешь вторым уголовником в собственной шайке.
— Ты его недооцениваешь, Хасан. Подобных ему энтузиастов я просто не встречал. В физическом отношении таких, как он, один на миллион.
Что-то в голосе Музафера заставило Хасана замолчать. Он вспомнил, какие слухи ходят и насчет сексуальных пристрастий Музафера. Он никогда не верил в это, считая, что Музаферу просто не повезло с внешними данными, но услышав, как он описывает способности этого грека, Хасан засомневался. Не то чтобы он расстроился — облегчение от того, что от него не просят ничего невозможного, располагало к спокойствию и объективности.
— Друг мой, мне все равно, опасен он или нет — и для кого именно. Пусть убивает хоть сотнями. Если мы чему-то и научились за все эти годы, так это держаться подальше от обычных уголовников.
— Послушай, Хасан, — голос Музафера зазвучал неожиданно жестко, — я уже объяснил тебе, что в Катаносе нет ничего обыкновенного.
Глава 4
Во вторник утром было холодно. Воздух был так чист, что небоскребы Манхэттена казались стеклянными. Джонни Катанос и Музафер сидели в черном фургоне неподалеку от большой стоянки автомобилей у супермаркета. Оба внимательно следили за каждой машиной, подъезжающей к зданию. Они пытались обнаружить признаки слежки и очень нервничали, потому что несколько часов спустя должны были встретиться с представителями международной террористической организации. И значит, в течение этого времени — до встречи — Катанос и Музафер были очень уязвимы для предателя, если бы таковой существовал на самом деле. Однако они вынуждены были рисковать, так как сами не могли достать оружие или переправить контрабандой из-за границы.
Музафер знал случаи — а их было немало, — когда люди попадались именно в момент получения товара, и нервничал, выстукивая дробь на двери машины. Катанос протянул руку, чтобы его успокоить:
— Не переживай. Товар заберу я. Тебя никто не увидит.
— Мне кажется, я боюсь предательства больше, чем самого ареста, — улыбнулся Музафер. — Ненависть поддержит меня в тюрьме, но сложно смириться с мыслью, что тот, кому ты верил, кого называл товарищем, продал тебя.
— Там, где я рос, все друг друга закладывали. Если рядом не было предателя, это даже казалось странным. Но сейчас нам остается только ждать. Чему быть, того не миновать, вот и все.
— Может, и не все, — покачал головой Музафер.
— А что еще?
— Надеюсь, товар привезет надежный человек.
В январе 1961 года Хулио Рафаэль Рамирес приехал в Соединенные Штаты, чтобы шпионить, вместе с десятками тысяч иммигрантов, которые бежали с Кубы после революции Фиделя Кастро. В большинстве случаев им разрешалось увезти с собой только то, что на них было надето, но и независимо от этого они были недовольны, озлоблены, особенно если учесть, что бежали в Америку в основном зажиточные люди, у которых при Батисте проблем не было. Фидель держал ситуацию под контролем. Он догадывался, что американское правительство воспользуется настроениями бывших кубинцев для организации терактов. Люди Фиделя отобрали двадцать студентов, его активных сторонников, готовых выполнять его задания. Они обосновались в Майами, Флориде и в Юнион-Сити, Нью-Джерси, обзавелись семьями, открыли свое дело, у них появились дети, они праздновали крестины и отмечали первое причастие. Хулио Рамирес — разумеется, на деньги из Гаваны — открыл парикмахерскую на бульваре Кеннеди в Юнион-Сити. Разбогатеть ему не удалось, но счета он оплачивал всегда вовремя. Быстро пройдя эту дорожку от студента до парикмахера, он разочаровался во многом, и в идеях кубинского марксизма в частности. Тем не менее Хулио укоренился в кубинской колонии прочно: завел семью, детей и каждый месяц ходил, как положено, отчитываться в миссию Кубы при ООН.
К несчастью, ему давно и очень не нравились все эти дела, которыми ему приходилось заниматься. В детстве у него не было ни малейшей тяги к приключениям, но несколько лет спустя, восхищенный поступком брата, который в первые дни революции ушел с Фиделем в горы, Хулио решил, что он тоже должен служить делу социализма. Теперь, когда ему перевалило за пятый десяток и уже стало со всей очевидностью ясно, что пламенного борца за новую Кубу из него не получилось, а настоящим капиталистом ему тоже не быть, Хулио куда больше удовлетворения получал дома, сидя вечером перед телевизором, чем исполняя свою секретную миссию.
И тем не менее он добросовестно выполнял поручения — другого выбора у него не было. Он не мог вернуться на Кубу и он не располагал информацией, которая могла бы заинтересовать американцев. Конечно, Рамирес не сомневался, что если в колонии станет известно, кто он, то ни на минуту нельзя будет поручиться ни за его жизнь, ни за жизнь жены и детей.
К счастью для Хулио, к его услугам Гавана обращалась нечасто. Вместо того чтобы внедриться в самое сердце «Омеги-7», Хулио активно участвовал в деятельности различных религиозных организаций. Для Гаваны он был всего лишь курьером, и для заданий, которые ему доставались, требовался разве что талант осла, запряженного в тележку.
Однажды вечером ему велели забрать в Бруклине на перекрестке Форта Гамильтон и Девяносто девятой улицы фургон и перегнать его на стоянку супермаркета в Куинсе. После этого следовало ждать, пока к машине подойдет человек в зеленой замшевой куртке. Человек должен сесть на место водителя и затем высадить Хулио у первой же станции подземки, откуда он может отправляться к себе домой.
Вероятно, Хулио чувствовал бы себя несколько иначе, если бы знал, что товар, который он везет, это пластиковые бомбы, от взрыва которых его фургон может перелететь на другой берег Гудзона, но фургон был опечатан, а окошки плотно зашторены, так что у него не было возможности рассмотреть, что там внутри.