Хотя Черч общителен и обаятелен, ему свойственен буквализм, которым отличаются многие успешные ученые и энтузиасты науки. Когда мы обсуждали одно решение, принятое Даудной, я спросил его, было ли оно, по его мнению, неизбежным. “Неизбежным? – переспросил он. – Ничто не неизбежно. Даже дыхание. Если очень захотеть, можно перестать дышать”. Шутя, я отметил, что он истолковал мой вопрос чересчур буквально, но Черч ответил, что одна из причин, по которым он хорош в науке (и по которым его считают немного сумасшедшим), состоит в том, что он ставит под сомнение неизбежность любого условия. Затем он принялся рассуждать о свободе воли (которой, по его мнению, люди не обладают), и мне не сразу удалось снова вывести его на разговор о его карьере.

Черч родился в 1954 году и вырос в болотистых окрестностях Клируотера, расположенного неподалеку от Тампы на флоридском побережье Мексиканского залива. Его мать трижды выходила замуж, и Джордж из-за этого часто менял фамилии и школы, отчего чувствовал себя, по собственным словам, “настоящим изгоем”. Его отец служил летчиком на близлежащей базе ВВС Макдилл и был чемпионом по катанию на водных лыжах босиком, за что попал в Зал славы водных лыж. “Но с работой у него дела не клеились, и мама с ним порвала”, – поясняет Черч.

В детстве Черч обожал естествознание. Тогда родители не склонны были трястись над детьми, и мать позволяла ему в одиночку бродить по болотам и приливным отмелям в окрестностях залива Тампа и охотиться на змей и насекомых. Он ползал в высокой болотной траве, собирая образцы разных видов. Однажды он нашел странную гусеницу, напоминающую “подводную лодку с ногами”, и посадил ее в банку. На следующий день, к его немалому удивлению, она превратилась в стрекозу: случился метаморфоз, который входит в число поистине восхитительных чудес природы, происходящих вокруг нас каждый день. “Это и побудило меня стать биологом”, – говорит Черч.

Вечером, приходя домой в перепачканных грязью ботинках, он садился за книги, которыми его снабжала мама. Среди них были “Энциклопедия Кольера” и 25-томная серия прекрасно иллюстрированных книг о природе, выходившая в издательстве Time Life. Страдая от легкой дислексии, Черч плохо читал, но поглощал информацию с картинок. “Так я стал ориентироваться на образы. Я представлял объемные объекты и, визуализируя структуру вещей, изучал механизм их работы”.

Когда Джорджу было девять лет, его мать вышла замуж за врача Гейлорда Черча, который усыновил мальчика и дал ему свою фамилию. У нового отчима был пузатый медицинский саквояж, в котором Джорджу очень нравилось копаться. Особый интерес мальчик проявлял к шприцу, с помощью которого отчим частенько вводил своим пациентам и самому себе обезболивающие препараты и гормоны для повышения настроения. Отчим научил Джорджа обращаться с инструментами из саквояжа и иногда брал пасынка с собой на вызовы. Сидя в пабе на Гарвард-сквер за тарелкой с соевым бургером, Черч ухмыляется, вспоминая свое странное детство. “Отец позволял мне делать гормональные инъекции его пациенткам, и они любили его за это, – говорит он, – а еще он позволял мне вводить ему демерол. Позже я понял, что у него была зависимость от обезболивающих”.

Используя инструменты и препараты из саквояжа отчима, Черч начал проводить эксперименты. В одном из них он применил тиреоидные гормоны, которыми его отчим снабжал благодарных пациентов, жалующихся на усталость и депрессию. Когда Черчу было тринадцать, он поместил гормоны в воду с группой головастиков, а другую группу головастиков оставил в обычной воде. Головастики из первой группы росли быстрее. “Таким был мой первый настоящий биологический эксперимент с контрольной группой, проведенный по всем правилам”, – вспоминает Черч.

Когда мама привезла его на бьюике в Нью-Йорк на Всемирную выставку 1964 года, он стал грезить о будущем. Он сгорал от нетерпения, считая, что застрял в настоящем. “Мне хотелось попасть в будущее, и мне казалось, что именно там я найду свое место, и именно тогда я понял, что должен помочь его сотворить”, – говорит он. Писатель и популяризатор науки Бен Мезрич так сказал о Черче: “Впоследствии он вспоминал этот момент, понимая, что именно тогда впервые ощутил себя своего рода путешественником во времени. В глубине души он поверил, что пришел из далекого будущего и каким-то образом остался в прошлом. Целью его жизни стало вернуться назад, попытаться сдвинуть мир к той точке, где он когда-то уже побывал”[165].

Заскучав в провинциальной школе, Черч вскоре стал досаждать родителям, и особенно отчиму, который сначала его баловал. “Он решил, что меня лучше отослать куда подальше, – говорит Черч, – и мама ухватилась за эту возможность, ведь он готов был оплатить мое обучение в частной школе”. Черча отправили в Академию Филлипса в Андовере (штат Массачусетс), старейший пансион в Америке. Чудесные лужайки среди георгианских зданий почти не уступали болотам его детства. Черч освоил программирование и получил высший балл по всем дисциплинам, связанным с химией, после чего ему вручили ключ от химической лаборатории, чтобы он мог проводить самостоятельные исследования. Он добился множества успехов – например, вырастил огромные мухоловки, поливая их водой, приправленной гормонами.

Он поступил в Университет Дьюка, где за два года получил два диплома бакалавра, после чего сразу пошел в аспирантуру. Тут он оступился. Он так увлекся лабораторными исследованиями своего научного руководителя, который в том числе с помощью кристаллографии изучал трехмерную структуру различных молекул РНК, что перестал ходить на занятия. Завалив два экзамена, он получил от декана письмо, в котором ему холодно сообщили: “Вы более не рассматриваетесь в качестве кандидата на получение степени доктора философии на кафедре биохимии Университета Дьюка”. Черч сохранил письмо, которым гордится не меньше, чем другие гордятся своими дипломами.

К тому времени он успел выступить соавтором пяти значимых статей и смог пробиться в Гарвардскую медицинскую школу. “Понятия не имею, почему меня приняли в Гарвард, после того как я вылетел из Дьюка, – говорит он в рассказе о себе. – Обычно бывает наоборот”[166]. Там он вместе с нобелевским лауреатом Уолтером Гилбертом разрабатывал методы секвенирования ДНК и присутствовал на состоявшемся в 1984 году и организованном Министерством энергетики семинаре, где было принято решение о запуске проекта “Геном человека”. Но, предвосхитив их будущие споры, он столкнулся с Эриком Лэндером, который отказался признавать предложенный Черчем метод для упрощения задач секвенирования посредством клональной амплификации ДНК.

Черч превратился в эксцентричную знаменитость в 2008 году, когда журналист The New York Times Николас Уэйд, пишущий о науке, взял у него интервью о возможности применения его инструментов генной инженерии для возрождения вымершего шерстистого мамонта из шерсти, найденной во льдах Арктики. Неудивительно, что Черчу понравилась эта озорная идея, в которой слышны отголоски его экспериментов с головастиками и гормонами. Черч стал лицом текущего эксперимента, в рамках которого ученые пытаются взять клетку кожи современного слона, перевести ее в зачаточное состояние и затем изменить геном слона таким образом, чтобы он совпал с секвенированным геномом шерстистого мамонта[167].