Он изогнул бровь, ухмыльнувшись.

– Ты сначала докажи, что сможешь, – он произнес это так, будто начинал видеть в ситуации что-то очень забавное.

– Приведи меня к любому дракону, который не в отключке. Покажу.

Он хрипло усмехнулся, и с недоверием посмотрел на меня, покрутив пальцем у виска.

– Серьёзно думаешь, что я тебе поверю? Откуда мне знать, что ты выкинешь, когда мы придём?

– Дело твоё, – ответил я, надеясь, что он сейчас просто изобьёт меня и отвалит. – Моё дело предложить.

Он прикусил губу, опустил глаза, и затем, снова обратил взгляд на меня.

– Хорошо, я организую, но только если ты вдруг меня вокруг пальца обведёшь, я уже тебя не просто изобью, я тебя грохну, понял? – Он демонстративно прислонил палец к моему горлу, изображая ладонью пистолет. Я отступил назад, недовольно сморщив лицо.

– Понял, – я кивнул.

Мы разошлись. Он отвел меня в камеру, сказав, что как только найдет подходящую особь, придет за мной. Что, и когда он будет делать, сказано не было. Том и Карл, в соседних камерах, увлечённо занимались чем-то своим. Иногда я поглядывал на них, и в голову закрадывались мысли освободить и их тоже. Да и почему только их? Здесь держали всех, кто не хотел подчиняться режиму Криса, и решил не вступать в войну против драконов. Пока что.

Им точно здесь было не место, и я это понимал, но меня кое-что останавливало. Было такое ощущение, что эти люди были не теми, что прежде. А для чего? Для того, что бы они, разумеется под пытками, захотели вернуться в стройные ряды государя батюшки, и воевать за его интересы, даже не имея своих. Я глядел на их замученные лица, и понимал, что скоро они достигнут кондиции, и им просто захочется туда, где не сыро, светло, тепло, и есть нужно не с пола. Конечно, я понимал, что как только их хорошо накормят, и обогреют, они снова могут занять прежнюю позицию. Но как их сдержать? Страхом?

У Криса, вместо слепого патриотизма, их будет держать страх вернуться сюда. Как закон в старые времена, которым государства раньше контролировали население. Но если в мирное время закон преследовал интересы гражданина, то в военное время всё происходило совсем наоборот.

Война: один государь хочет забрать у другого государя нефть, но тут беда, сам государь на это не пойдёт, и тогда ему нужно отправлять за нефтью граждан. Ну а что, поросята наелись, нагрелись, пожили в тепле, налогов нормально заплатили, теперь можно их на мясо пустить. А стоило гражданину захотеть безопасности для своей семьи, и свалить на острова, – где войны не будет в принципе, потому что там нет нефти для государя, – как государь сразу хаватал его за шкирку, называя дезертиром, и в лучшем случае отправлял в тюрьму, а в худшем расстреливал.

Патриотизм? Любовь к родине? От этих слов мне становилось смешно. Родная земля никогда не захочет, что бы ты за неё умер, это только государство захочет твоей смерти ради «Национальных интересов», ага. Если мне кто-то говорит, что государство относится к людям, не как к статистическим единицам, то это значит то, что гражданин для государства – именно статистическая единица, но никак не человек. Оно будет относиться к нему, как к человеку, кормить, заботиться, поить, но как только настанет момент, сдерет шкуру не испытывая ни капли жалости.

Я услышал скрип двери в хранилище, который разорвал цепь моих размышлений. Это был тюремщик, который жестом подозвал меня к решетке. Когда он открывал клетку, мы молчаливо переглянулись, без слов понимая, кому и что нужно. Окружающие провожали нас взглядами, и казалось, не смотря на все наши попытки сохранять вид прежних взаимоотношений, чувствовали, что что-то между нами поменялось.

У меня к тюремщику по-прежнему была неприязнь. Он пугал меня. Но вот с его стороны агрессии я больше не чувствовал. Он будто возложил на меня большие надежды, и даже проникся ко мне симпатией. Мы вышли в коридор, и я следовал за тюремщиком, на этот раз без вооруженного эскорта, но пистолет тюремщик всё же взял.

Похоже, об этом нашем выходе никто не знал. Да и ясно было, что глупо кому-то рассказывать об этом. Лишнее внимание точно было ни к чему. Мы шли непривычным мне маршрутом, но в итоге пришли к ангару, на подходе к которому стоял характерный запах. Видимо, его друга тоже держали здесь. Тюремщик подошёл к двери, и я вопросительно на него взглянул. Когда он заметил мой взгляд, то усмехнулся, поняв, что мне нужны инструкции.

– Сейчас в ангарах никого нет почти. Показывай, что хотел, и будем решать, что делать дальше. Ты же меня не расстроишь? Среди ночи было не очень приятно вставать.

Неуверенно глянув на него, я протяжно кивнул.

– Вот и молодец, – проговорил он добродушно, и что меня удивило, совсем не язвительно. – Только веди себя тихо.