— Нет, не занимался.

Он заметил, что у инспектора дернулся уголок рта, как если бы он выиграл в лотерею, и Акселю пришло в голову, что они знают о том, что случилось в Амстердаме той ночью более двадцати лет тому назад.

— Ты когда-нибудь вступал в гомосексуальные связи?

Вдруг возникло ощущение, что стул стоит на неровном полу. Он знал, что не нужно спрашивать, какое отношение это имеет к делу или что они имеют в виду под гомосексуальными связями. Подпадают ли под эту категорию подростки, когда они разглядывают друг друга голышом и дотрагиваются друг до друга? Он ни в коем случае не должен вступать с этим угрюмым мужчиной по ту сторону стола в беседы относительно того, где проходят границы допустимого.

— Нет.

— Дети?

— Это вы о чем?

— Я спрашиваю, был ли у тебя когда-либо секс с детьми или малолетними?

— Разумеется, нет.

— Возникали ли у тебя когда-либо желания в этом направлении?

— Нет.

— Садомазохистский секс? — Голос старшего инспектора был все таким же тихим и ровным.

Аксель покачал головой.

— Это значит «нет»?

— Да… это значит «нет».

Он покосился на второго, на Нурбакка. Тот кивнул ему, сложив губы в некое подобие подбадривающей улыбки.

— И все же… — продолжал Викен, опустив голову, — все же мы нашли некий предмет в самой глубине шкафа в вашей с женой общей спальне.

Аксель сразу же понял, о каком предмете говорит инспектор. Только теперь он полностью осознал, что предъявление ему обвинения влечет за собой право вторгнуться к нему домой, разгуливать по его ванной, кухне, и спальне, и по комнатам его детей. Он почувствовал себя так, будто его раздели догола и выставили на городскую площадь, ощутил нестерпимую потребность попросить, чтобы ему дали хотя бы полотенце, которым он мог бы прикрыться.

— Наручники, — сказал он. — Мы с женой… Мы их купили для развлечения. Уже очень давно.

— Кто их купил, ты сказал?