Время лечит, а деньги, вложенные Дамиром, лечат в несколько раз быстрее. На моём лице не осталось даже слабого намёка на порез, волосы шелковистыми локонами струятся по плечам, а спина избавилась от грубых неровностей, и только чуть светлые блики на загорелой коже напоминают о прошлом.
Прошлое не забылось, просто померкло под всеобъемлющем счастьем, подаренном супругом. За это время Мир почти отошёл от дел, плюнув на бонусную шкалу во власти и управляя компаниями на расстоянии. Сложнее пришлось с теневой стороной бизнеса. Контроль там он отдать ещё был не готов. И дело не в жадности и страхе потерять деньги. Всё упиралось в безопасность. Захратов не смог себе позволить сдавать позиции, становясь живой мишенью для конкурентов, поэтому бандиты с большой дороги остаются у него в кулаке.
В конце концов, я знала за кого выходила замуж и с кем связала свою судьбу. Не участвует в трафике наркоты, не практикует работорговлю, и на этом спасибо. А оружие, рэкет и крышевание борделей я переживу, лишь бы эта грязь не касалась семьи. Кто-то скажет, так нельзя, кто-то осуждающе покачает головой, но всё, случившееся со мной, сделало меня толстокожее, черствее, и жить я предпочитаю в своём маленьком, обособленном от всех, мирке.
— Шахим отдал нам целое крыло, — обнимает меня муж, отвлекая от созерцания голубизны, сливающейся на горизонте с синевой. Эта сторона дома нависает кружевными балконами над небольшим утёсом, создавая ощущение волшебного парения над глубиной. — Лейсан укладывает детей спать, так что мы можем осмотреть нашу спальню.
Мир проводит носом за ухом, перекидывает волосы на другое плечо и ведёт дорожку поцелуев по шее, запуская табун мурашек, прыгающих вдоль позвоночника. Если бы не закрытое платье, скрывающее меня от подбородка до кончиков пальцев на ногах, мурашки понеслись бы гораздо дальше, догоняемые губами любимого мужчины.
— Не понимаю пристрастия сородичей к маниакальной упаковке жён, — ворчит Дамир от невозможности пробраться внутрь. — Не посмотреть, не потрогать. Сплошное развитие фантазии.
— Потерпи, — поворачиваюсь в кольце рук и касаюсь ладонью небритой скулы. — Вернёмся домой, насмотришься и натрогаешься. Ещё надоест.
— Никогда, — добавляет хрипотцы в голос. — Никогда не надоест смотреть и трогать тебя. Ты моя болезнь, малышка, моя страсть, моя жизнь. Я буду вечно хотеть тебя, так что пойдём скорее смотреть спальню и проверять перины на мягкость.
Спальня впечатляет. Потолки около четырёх метров в обрамлении лепнины с позолотой, персиковый шёлк скользит драпировкой по стенам, пушистый ковёр с высоким ворсом брусничного безобразия, на который страшно наступать и портить совершенство грязными ногами, а посередине этой сказки огромная кровать с прозрачным балдахином и столбиками, украшенными цветами.
— Нам надо срочно сделать ремонт, — выдыхаю, утопая голыми ступнями в пушистой мягкости. — Надеюсь, Шахим не обидится, если мы позаимствуем некоторые нюансы его интерьера?
— Всего, или только кровать? — не отступает ни на шаг муж.
— Всё, кроме позолоты, — обвожу ещё раз воздушную красоту. — Хочу такой ковёр.
— Мы закажем ещё лучше, а старому лису ничего не скажем, — продолжает начатое на балконе и собирает пальцами ткань платья, поднимая и сворачивая жгутом на талии. — Ты такая сладкая, вкусная, одуряющая. Так бы тебя и съел.
Мир опускается на колени, утягивая меня за собой, прогибает в спине, укладывая грудью на брусничное полотно и оглаживает торчащие вверх ягодицы, жадно вдавливая в бёдра пальцы. Резкий рывок, лишающий трусиков, и горячее дыхание касается плоти. Мгновение, и влажность языка проходит по складочкам, лишая способности говорить что-то кроме Мир. На выдохе — Мир… На вдохе — Мир…
Он творит что-то сумасшедшее, выписывая замысловатые узоры и подводя к краю пропасти, обещая рай и толкая в него, сначала пальцами, а затем длинным, мощным движением, заполняя до предела, напоминая, ради кого я живу.
— Я начинаю любить твой балахон, — вбивается, звонко соединяясь пахом с ягодицами. — Сложно добраться до сисичек, но до киски легко. Как я изголодался по ней. Целые сутки мариновала меня, бесстыжая.
Его пошлости сопровождаются шлепками по бёдрам, от которых огненная лава разливается по крови, стекая в пульсирующую точку естества. Толчок, второй, третий, и я срываюсь в пропасть, чтобы взлететь за миллиметры до столкновения с каменистой поверхностью, чтобы полоснуть разрывающимся фейерверком в небе, чтобы сгореть и снова возродиться.
Мы какое-то время лежим на полу, перемежая поцелуи с ласками, пока весь дом не наполняется трелью колокольчиков.
— Всех приглашают на трапезу, — недовольно отодвигается Мир, поднимается и помогает мне встать. — Мы окажем неуважение хозяину, если проигнорируем обед.
— Мне придётся сидеть в женском помещении? — поднимаю кружевную тряпочку, совсем недавно бывшую трусами.