С большим трудом мне удалось не взвыть, не закричать в голос! Чуял я, с самого начала чуял, что дело худо обернется — но ведь не настолько же⁈ Только умом понимаю — все одно прав я был, что своих стрельцов и донцов под пули и стрелы черкасов не бросил.

Этим понимаем только в сознании и удержался…

— Я тебя спросил про дозор воровской.

Казак коротко ответил:

— Нет дозора. Или так схоронились, что не видать их совсем…

— Понятно… Все слышали Кожемяку⁈

Я обращаюсь к ратникам, не оборачиваясь к ним лицом — не могу им сейчас в глаза смотреть, не хочу видеть их взгляды…

— А раз слышали — пощады никому не давать, в полон не брать. Разве что одного, на допрос… Как сложится. Я, Соловей и Черкаш, стрельцы во главе с Адамом, Кожемяка с казаками — каждый берем по одному дому. Один человек — за порогом, смотрит по сторонам, остальные… Режем воров. Стрелять только в крайнем случае — все, вперед!

Я по-прежнему не оборачиваюсь назад — и одновременно с тем стараюсь не вглядываться на землю, где после десятка шагов, за углом ближнего дома, все же замечаю первых жертв разгула черкасов.

Нет, не смотреть, не хочу!

И все равно десяток секунд спустя натыкаюсь взглядом на совершенно белое, восковое лицо молодой девушки с бесстыдно задранным подолом — и окровавленным виском, проломленным как видно, эфесом сабли. Жертва воров валяется в снегу чуть в стороне от порога избы — и, замерев на мгновение, сжимая в руках малый топорик, я решительно шагнул внутрь.

Твою же ж… Ну и вонища!

Пару секунд я просто стою на пороге, пытаясь привыкнуть к полумраку избы — и вот, наконец, глаза начинают что-то более-менее различать. И прежде всего — упившихся воров, валяющихся по горнице со спущенными штанами… От них исходит жуткая вонь немытых тел и перегара — а кого-то еще и пронесло по пьяному делу прямо в доме.

— Какие же вы мрази… Пьяная шваль!

С этими словами я шагнул к ближнему из воров, отрубившемуся прямо на полу — и резко, практически без замаха, вогнал в его шею лезвие чекана. Чубатый черкас вздрогнул и захрипел в агонии, суча всеми конечностями по доскам пола — а я, вырвав наточенное железо из человеческой плоти, шагнул ко второму выродку.

— Свиньями жили — так свиньями и подыхайте…

Очередной удар — и очередной выродок отправляется в ад. Но проснулся сидящий за столом вор; он приподнял голову и успел даже что-то нечленораздельно, но весьма удивленно спросить — прежде, чем на лоб его с размаху обрушился топор!

Кажется, я вложил в удар всю доступную мне силу — чекан застрял в черепе врага…

Последнего черкаса пригвоздил к полу ударом сабли Черкаш — а я, разглядев на полатях небрежно брошенный на них пистоль и короткий татарский лук, с некоторым облегчением выдохнул: все же у воров было огнестрельное и иное дальнобойное оружие. Вот если бы его не нашлось, и выяснилось, что черкасы перебили жителей села, пока мы напрасно бездействовали — по моему приказу! — то тогда бы я потерял всякое уважение в отряде и веру подчиненных в себя.

Да что там. Я и сам бы себя перестал уважать — и в себя верить…