– Как? Или ты всё-таки и мне обрежешь ноготки?

– Хорошо… только отвернись… – Александр метнулся на кухню за ножницами, а потом приблизился к женщине практически задом: – Отставь правую руку назад!.. Меня не проткни!.. Стой, не шевелись!..

– Три сантиметра ногтей оставь! – вдруг воскликнула она, успев до начала первого обрезания. – Я потом сама подровняю.

– У-у-у, – зарычал парень, стараясь вообще не прикасаться к прохладной женской коже. Зато работа, когда не опасаешься отрезать подушечки пальцев, оказалась не в пример проще. Пять раз щёлкнули ножницы, и послышалось облегчённое: – Уф! Пронесло! – после чего Александр умчался на кухню, уже оттуда с некоторой весёлостью восклицая: – И кто тебя такую красивую только сотворил?!

Ещё через полчаса из горницы в сторону спальни хозяйки полетело очередное наущение-приказ.

– Мы начинаем накрывать стол! Выходи через пять минут!

В ответ раздалось очаровательное женское контральто.

– Раньше чем через четверть часа не ждите!

Вышла она ещё позже обещанного, и уже потом призналась, что вначале только и могла рассматривать себя перед зеркалом. Причём ей сразу бросились в глаза значительные различия во внешности. И все только в положительном ключе. То есть она была намного совершенней, чем в зрелые годы, в период своего тридцатипятилетия. Хотя сразу приходили на ум резонные объяснения: обновлённое тело не подвергалось пыткам в гестапо и страшным травмам под взорванными руинами.

Потом всё-таки уговорила себя подрезать оставшиеся ногти. Затем опять крутилась у зеркала. Изучала тело, вспоминала мимику своего лица в молодости. Сравнивала… Думала, стоит ли отрезать такие длиннющие чудесные волосы…

И только первый крик академика из горницы привёл её в состояние паники.

«Мне нечего надеть!..» – при этом Прасковья понимала, что одеться придётся скромно, наглухо, но… Очень уж хотелось увидеть себя в полном блеске и в максимальной для женщины боевой готовности. Хочется… да напарник не велит…

Метнулась к двум громадным шкафам, благо что ещё будучи директором комбината, никогда себе в красивых платьях и нарядах не отказывала. Стала вываливать одежду вместе с вешалками на кровать, на стулья, на трюмо…

Но даже ещё ничего не успев примерить, услыхала сдвоенный рёв уже обоих парней, которые звали к накрытому столу. Причём не только они напоминали, что зверски проголодались и за себя не ручаются, то же самое вопил и желудок Прасковьи. У неё даже сознание помутилось на пару мгновений, так её стало подкашивать чувство голода. Поэтому она надела на себя самое непритязательное, прежде просторное для старушки платье. Глянула в зеркало и скривилась: молодой здоровой женщине и такое нельзя было носить при мужчинах. Грудь вызывающе торчит, упругая задница выделяется, ну и волосы… Пришлось наскоро заплетать две косы, а потом их концы прикалывать к голове шпильками. А поверх платья накидывать громадную пуховую шаль. Та скрыла и шею, и… всё остальное. Относительно, конечно.

Губы не красила. Брови не чернила. К духам, которыми уже года три ни разу не пользовалась, даже не прикоснулась.

Но всё равно, когда вошла в горницу, примолкшие парни уставились на неё, как на явление Христа народу. Заждались. Но злости или раздражения во взглядах не было ни капельки. Они непроизвольно стали облизывать враз пересохшие губы. Затем Борис попытался свистнуть, за что был тотчас наказан тычком под рёбра со стороны Коха. Бросаться навстречу даме и подвигать ей стул никто не стал, боялись разогнуться. Академик первым мотнул головой, отгоняя наваждение, поднял стакан с вином и провозгласил первый тост:

– За наше новое, счастливое будущее! – а когда сделали по глотку и ухватились за вилки, напомнил: – Наедаться можем до тех пор, пока на пол не рухнем. Проверено, от заворота кишок не умрём. Потом спать! Проснёмся – опять за стол! Иначе… – голос стал грозный и жёсткий, – все наши омоложения пойдут насмарку, и мы… умрём. Желудки девственно пусты. Работаем челюстями, работаем!..

Больше фривольных мыслей ни у кого не возникало. Все трое насыщались, не глядя друг на друга. Банкет обещал удасться на славу.