— Не больше трёх бутылок пива за сутки на нос, — строго предупредил Вадим старший.

Загрузившись бутылками с пивом в буфете на вокзале, двойники взяли такси и через пятнадцать минут вышли на горке возле кладбища напротив тропинки, ведущей к дому матери.

— Подожди, — Вадим старший потянул младшего в сторону, — пойдём, я покажу, где были их могилки… или будут… или… совсем с ума можно сойти!

Пройдя немного между оградками, Вадим старший остановился и огляделся:

— Вот здесь, — почему-то шёпотом сказал Радугин, — вот эта яблоня, у неё потом эта ветка обломилась, после того, как я на Лилькиной могилке по пьянке пообещал на ней Рустама повесить. А вот так они располагались: слева Лилька, в середине мамка, справа Семёныч. Даже как-то жутко представить, что они сейчас тут рядом, живы.

— Место здесь красивое, — Вадим младший залюбовался открывшимся видом. В ярких лучах утреннего солнца деревья казались какими-то изумрудно-зелёными, внизу блестело ярко-голубое озеро, опьяняюще пахло цветущей черёмухой.

— Да ё… твою мать! Минуту потерпеть не можешь! — Донёсся снизу из-за деревьев женский голос.

— Узнаёшь? — Вадим младший засмеялся, — милые бранятся — только тешатся.

Вадим старший сразу узнал голос матери и еле сдержался, чтобы не разрыдаться, как на её похоронах в 2001 году. Да и отвечавший ей что-то неразборчиво мужской голос был ему знаком до боли.

После смерти отца, мать Вадима сошлась с человеком, который до этого постоянно «сидел», в основном за кражи. Настороженно присматривавшийся к нему первое время Вадим, которому тогда едва исполнилось шестнадцать лет, неожиданно для себя как-то быстро подружился с бывшим зеком. Закалённый в тюрьмах кручёный пронырливый характер Семёныча чем-то ему импонировал. Так же, видимо, подкупало то, что этот битый жизнью мужик, знавший ответ на любой вопрос, общался с ним на равных, охотно делился богатым опытом.

— Запомни Вадик, — говорил Семёныч, полируя свои ботинки тряпкой до зеркального блеска, — пусть у человека морда будет пьяная, но туфли должны блестеть обязательно. Люди почему-то в первую очередь смотрят на них.

В другой раз Семёныч задал вопрос из обычной жизненной ситуации:

— Пошёл ты, к примеру, провожать девчонку в чужой район. На обратном пути к тебе подкатывают три фраера: «Стоять! Дай закурить!», твои действия?

— Бью первым самого здорового, а дальше — как вывезет.

— Ну и дурак! Ноги в руки и рви когти в сторону дома!

— Что б меня потом все трусом считали?!

— Кто? Ты их не знаешь, они тебя не знают. И в любом случае — лучше побыть пару минут трусом, чем постоянно — покойником.

Впервые в жизни оказавшись в семье, Семёныч держался за неё руками и зубами. Постоянно тащил домой всё, что где-то «плохо лежало», что-то пристраивал к дому, переделывал, ремонтировал. Общительный с пробивными способностями, он быстро сходился с людьми. В любом конце города у него были друзья и знакомые. Пил он постоянно, но понемногу, поэтому всегда был слегка навеселе.

С матерью они постоянно переругивались. Беззлобно, по привычке. Такая манера общения существовала между ними все двадцать лет, прожитые вместе.

Вот и сейчас, в ответ на ругань матери, раздалась ругань Семёныча, смысл которой, из-за обилия нецензурных слов, понять было невозможно.