— Ох, Митя, не будем об этом. Ты лучше расскажи, какие у тебя неприятности — вчера был усталый, не стал делиться…

— Изволь, если считаешь, что я уже отдохнул.

— Ну не хочешь — не надо, потом, завтра поговорим.

— Да нет, раз пошла эта проклятая черная полоса, давай уж все сразу. Началось с того, что утром моего Николая срочно вызвал к себе главврач больницы. При этом даже не поинтересовался, занят он или нет, ну вот вынь да положь, и все тут. А Коля как раз с утра по расписанию должен был делать резекцию желудка. Пришлось мне самому оперировать, а позже делать свою плановую операцию. Ну, думаю, что-то стряслось. Вернулся он взъерошенный, весь красный, ничего толком не может объяснить. Вслед за этим вызывает главный меня. Прибежали в операционную — срочно, мол, к главному. Ну да, конечно, сейчас все брошу, больной полежит на столе, подождет, а я пойду выслушивать ценные указания начальства, как же! Разозлился я до чертиков, но пошел к этому дуролому после второй операции. Он, разумеется, начал с замечания по поводу неподчинения. «В чем? — спрашиваю. — В том, что не отменил все операции ради встречи с вами?» Словом, так и пошел разговор на повышенных тонах. А суть в том, что кто-то, конечно же анонимно, настучал, что Колька — голубой.

— Неужели? Вот это новость! — встрепенулась Сашенька. — Такой симпатичный, милый…

— Саша! — не выдержал Дмитрий. — Ну что ты говоришь, что! При чем это?

— Ты сам говорил, что он хороший хирург.

— Не хороший, а блестящий! Ты же знаешь, я делю все человечество на две части: у одних руки вставлены нужным концом, у других — не тем концом, и таких, к сожалению, значительно больше. Будь ты хоть семи пядей во лбу, кандидат, доктор наук, хоть академик! Если от природы руки неумехи — нечего ему в хирургии делать!

— Да не кипятись ты так, успокойся. — Сашенька погладила мужа по руке.

— Я не могу об этом говорить спокойно, если даже ты сейчас заохала, запричитала — ах, голубой! Во-первых, какое кому до этого дело? Кто сказал, кто доказал? А если это его природное качество, мне что, не брать его на работу? Завтра мне велят укомплектовать все отделение блондинами, потому что они спокойнее брюнетов, толерантнее[1] и с больными будут легче находить общий язык. Так я и должен как дурак всему подчиняться? Кому какое дело до Колькиной ориентации, я спрашиваю. Ведет он себя нормально, ни к кому не пристает.

— Готова поспорить, что к тебе не пристает, — попробовала пошутить Сашенька, но Дмитрий, всегда готовый шутку принять, поострить, на этот раз просто не отреагировал, а продолжал свой гневный монолог:

— И почему голубой? Откуда эта ссылка на божественный цвет? Когда я это слышу, всегда вспоминаю стихи Бараташвили:

— Какая высокая поэзия. А тут обыкновенная пошлость, — сказала задумчиво Сашенька.

— Не пошлость это, солнышко, не пошлость, а человеческая тупость и ограниченность. Благо бы так рассуждал темный народ или телезритель-обыватель, замордованный эскападами извращенцев из шоу-бизнеса, а то ведь разговор идет в кабинете главврача больницы, доктора медицинских наук. И задача поставлена жестко и четко: избавиться от Коли. «Нам не нужен ваш гомик сапиенс с золотыми руками». Таков вердикт.

— Митя, но ты же не можешь увольнять или принимать на работу, это — не твоя компетенция, разве твой главный этого не знает? — удивилась Сашенька.

— Конечно, знает. Но у него нет официального повода для увольнения. За что он должен уволить успешного хирурга?

— Ну да!

— Он требует, чтобы я нашел повод для вынесения Коле выговора: опоздал на работу, подрался с больным, приставал к другим врачам, а лучше — к пациентам с непристойными предложениями. Да мало ли что можно придумать и нагородить, если задаться целью. А то, что наш Петр Васильевич перетрахал всех сестер в отделении, это вся больница знает, но никого сей факт не волнует, хотя на дежурствах его не раз заставали в щекотливом положении, но — никто не жаловался! Вроде все правильно: не насиловал, сестры не жаловались, обязанности моего заместителя выполняет исправно. Полный порядок!

— Но ведь Коля ни в чем таком замечен не был!

— А жалоба есть.