Густая краска залила её щёки:

– Последний год я не была судомойкой. Меня повысили до горничной. Я работала наверху!

– Всё это уже позади. Теперь у тебя собственная служанка.

Это было правдой. Горничная Стэнниша, жилистая ирландская девушка, приходила дважды в неделю – прибираться и готовить. Так Стэнниш и Ханна договорились на первое время, до свадьбы, которая могла состояться только поздней осенью, когда они поплывут в Англию. Стэнниш хотел сыграть свадьбу за границей, считая, что это полезно для дела. Ханна не понимала, как это может помочь делу, но с расспросами не лезла. Он был таким пылким, как же она могла сомневаться в его намерениях? Но то страшное слово, брошенное Этти, елейный, нет-нет, да и всплывало в мыслях Ханны.

Но они поженятся, и всё будет так, как обещал Стэнниш. Они поедут в Италию, где к Стэннишу уже выстроилась очередь клиентов из Флоренции и Рима. А весной отправятся в Швейцарию и побывают в горах.

– Мы увидим самые вдохновляющие пейзажи, – объяснял Стэнниш. – Напоённые энергией. Кровь забурлит в твоих жилах! Вообрази заснеженные горы, Альпы! И просторы пестрящих дикими цветами лугов – в одной раме! – он сложил руки, словно демонстрировал портрет очередному клиенту.

Но гулять – совсем не то, что плавать. Альпы, луга – ничто не выдерживало сравнения с подводными океанскими красотами. Но Ханна не должна была плавать; ей следовало отлучить себя от моря, как это сделал Стэнниш. Он предупредил девушку, что сначала будет тяжело. Но он прошёл через это, и теперь должна пройти и она. Если они хотели быть мужем и женой, то должны стать в этом равными. А потом Стэнниш прочитал сонет Шекспира:

Ритм и слова были прекрасны: стихотворение, казалось, обволакивало девушку, прямо как море. Оно было душераздирающе красиво: воплощение любви, как путеводной звезды для блуждающего судёнышка; любви, что никогда не переменится, даже у гробовой доски. Именно такую любовь Ханна себе воображала. Облагораживающую любовь. В ней чувствовалось неотразимое величие.

Но сейчас, сидя на скамье в Королевской часовне в Бостоне, она внезапно ощутила ужасное волнение. «Почему он хочет изменить меня? Почему я должна измениться? Не противны ли подобные мысли любви? Зачем менять, если по-настоящему любишь?» Стэнниш ведь полюбил её такую, какая она есть. Почему же сейчас он хочет что-то изменить? Она-то ведь не хочет изменить его. Ей нравилось, как Стэнниш видит мир. Как рисует его. Он видел цвета так, как она не могла увидеть. Мог поймать любой проблеск света кисточкой и красками. Он был художником. Его воображение казалось безграничным. И это благодаря Стэннишу Ханна столь многое увидела.

Ей вспомнилось, как туманной ночью они шли вниз по Чарльз-стрит: он остановил её рядом с фонарём, висевшим в дымке огромной светящейся жемчужиной. Стэнниш сказал, что хочет запомнить этот свет и мягкие блики, упавшие ей на щёки. Ханна замерла, ощущая, как его глаза путешествуют по её лицу: его взгляд будто накладывал мазки.

Любовь к Стэннишу открыла перед глазами девушки насыщенный, полный жизни мир – не только она смогла увидеть цвет, но и цвет, казалось, проник в неё и осветил изнутри.

Размышления над этим новым миром помогли ей осознать, как много она открыла для себя за последние полтора года. Она встретила не только будущего мужа, но и сестёр и… море. Раньше Ханна и представить себе не могла, что существует столько видов любви, и что она может их все испытать. Девушка обнаружила миры, о существовании которых даже не подозревала. Её жизнь чётко разграничилась на до и после. До – это одиночество, опустошённость, беспомощность качаемой на волнах лодки потерявшей руль и вёсла. После она уже никогда не чувствовала себя одинокой и отчуждённой.

Сама мысль о том, что Стэнниш хочет изменить её, теперь казалась угрозой всему тому, что она обрела и так высоко ценила.

Королевская часовня была величественной старой каменной церковью, стоявшей на вершине самого высокого холма Бостона. Серая суровость фасада контрастировала с внутренним убранством – белым, с грандиозными коринфскими колоннами. Но что удивило Ханну больше всего, так это расположение скамей, поставленных в форме коробок – почти как стойла для животных – так что прихожане оказывались лицом к лицу. Это было немного странно и вызывало лёгкую клаустрофобию. На её скамье уже сидели три пожилые пары. Никого из них, служа горничной у Хоули – ни в Бостоне, ни в Бар-Харборе, Ханна не видела. Все женщины, как и она, носили шляпки с вуалью.

Ханна оделась довольно скромно, и одна из дам одобрительно ей полуулыбнулась – на следующей скамье сидела молодая матрона в невероятно яркой шляпке, украшенной перьями.

Зазвучала мелодия свадебного марша. По проходу, усмиряя суматоху, пошла первая подружка невесты в платье персикового шёлка, украшенного кружевными фестонами. Последняя из подружек, фрейлина, была толстенькой и неуклюжей, и персиковый наряд только подчёркивал цвет её лица, пестревшего упрямо проступавшими через слои пудры конопушками. «На её месте должна была быть Люси», – подумала Ханна. Ведь именно Люси Матильда выбрала своей фрейлиной. Но девушка, осуждённая за убийство, никак не могла выступать в этой роли. Ханна плотно зажмурилась – думать о сестре было почти невыносимо. Перед её внутренним взором предстал яркий образ петли. Голова Люси свисала набок, шея была сломана. Ханна попыталась вытеснить видение другим. Какой будет её собственная свадьба? Воображать это казалось неправильным. Но она стояла на грани безумия. Ей требовалась хоть какая-то связь с тем, что она любила, связь, которая не собиралась исчезать.

Они со Стэннишем придерживались одного мнения: им хочется чего-то простого.

Это будет маленькая часовенка, вроде тех, что он часто писал в Тоскане, – с видом на оливковые рощи. И он уже сделал набросок её свадебного платья. Милое платье в греческом стиле, струящееся с плеч мягкими волнами. Стэнниш говорил, Ханна будет выглядеть богиней, будто бы «только что сошедшей с фриза Парфенона – и никакой чарльзуортовской мишуры».

Мэй, Фин и Хью, кавалер Мэй, перепробовали всё возможное, чтобы помочь Люси. Хью нашёл адвоката, который согласился взяться за дело за символическую плату, внесённую им. Финеас Хинсслер, потерявший голову от любви и отчаяния, лихорадочно готовил её побёг, проводя не одну бессонную ночь за чертёжной доской на верфи Хинсслеров, моделируя не яхты для миллионеров, но план побега из тюрьмы Томастона. Используя свои фотографии неприступной гранитной крепости, парень кропотливо вычертил фасад здания: каждое окно, дверь и дымоход. Снаружи оно казалось непроницаемым, и его ещё ни разу не пропустили внутрь – навестить Люси, каждый раз заворачивая назад. Тогда он выходил наружу и, обходя здание, пытался определить, за какой из глухих стен каменной крепости находилась девушка. А Ханна, казалось, ничего не могла сделать. Она говорила, что даже не могла обсудить этого со Стэннишем. А Мэй? Мэй пыталась, но что сёстры в действительности могли сделать? И к тому же для них это было слишком опасно. В конце концов, они были тройняшками: выглядели очень похожими и могли быть приняты за тайных сообщниц убийцы.

Музыка заиграла громче, возвещая о скором появлении невесты.