— Скажи мне Вольдемар, а что ты думаешь о Ники?

— Я не рассматриваю его опасным, — выпустив густой клуб ароматного дыма, отвечает Владимир. — События в Гатчине показали его как разумного и послушного мальчика. Некоторые из моих офицеров решили про него невесть что, а себя соответственно вообразили лейб-кампанцами. В результате же получился лёгкий пшик, немало их смутивший. Ники расплакался как мальчишка. А они разочаровались в нем. Не менее половины присутствовавших были у меня с серьезными лицами и с секретнейшими докладами, не позднее следующего дня. Думаю, вторая половина присутствовавших тоже побежала доложиться, но, увы, не мне. Это не заговор, а спонтанное движение, стремление не упустить момент. Я не предпринял действий и позволил развиваться событиям самим по себе. И что же? Милейший Ники принялся играть в солдатики. Обучать гренадеров «новому» рассыпному строю и стрельбе по дальним целям. Несколько дней они, подыгрывая мальчику, стойко демонстрировали рвение в новых дисциплинах, вроде подрывного дела. Но как только он уехал, вернулись к службе по старым уставам.

— Ты думаешь, что той ночью в Гатчине он просто оказался слаб в коленках? — засомневался я. Я, хоть и видел Олега Таругина всего пару раз, как-то слабо представляю его рыдающим перед офицерами.

— Да, ты в ударе! — хлопает меня по плечу Владимир. — Михень, это надо запомнить, а может быть и записать. Наш enfant terrible[15] просто слаб в коленках!

Затем Владимир согнал с лица улыбку и ответил совершенно серьезно:

— Слаб в коленках? Пожалуй, нет. Я так не думаю. — «Братец» снова выпустил клуб дыма, отхлебнул коньяку и задумчиво продолжил: — Алексис, я рад, что ты, вечно чуравшийся всех этих дел и обходивший политику третьей дорожкой, завёл этот разговор. Многое меняется сейчас, и если ты позволишь, я дам тебе один совет. Когда мне надо узнать, что надеть на смотр, я смотрю на термометр Реомюра. А во внутриполитических делах я ориентируюсь на поведение Змея.[16] Скажу тебе как новичку — он самый замечательный индикатор. Змей мудр, хладнокровен и хитёр. К тому же он смотрит далеко вперёд, выпестовывая будущее уже сегодня, задолго до того как оно наступило. Он последователен в своих действиях и нетороплив, но если возникает нужда, то, приняв решение, он становится неукротим и молниеносен. — Владимир сделал небольшую паузу и печально закончил, — он всегда добивается своего.

— К чему это всё? — недоумеваю я.

— К тому, что сейчас он застыл и не предпринимает никаких действий. Не думаю, что его можно чем-нибудь удивить. Он ждёт некого результата. А, значит, не предпринимаю резких движений и я. Это же советую и тебе. Многие сейчас делают ставки на будущее, но у многих эти ставки сгорят. Наш дорогой брат Сергей тебе в пример.

Я невольно скривился. Он-то здесь причём?

— Что ты морщишься? Поверил в дурацкие слухи, распускаемые Цецилией[17] или тебе не по душе, что он хотел свести Ники с сестрой своей жены? Ты сам прекрасно знаешь, наш богомольный идальго не содомит,[18] а наше премилое общество навесит подобный ярлык на любого, не имеющего минимум двух любовниц. Его идея о браке наследника с принцессой Гессенской далеко не глупа. Это шанс укрепить родственные связи со старушкой Викторией и немного сгладить наши отношения с Англией. Вот уж с кем нам сейчас не нужно войны, так это с британцами. Силы как ты понимаешь, далеко не равны, а наши союзники, скажем откровенно, пока слабы.

— Ладно, оставим. Скажи мне, мой милый брат, с чего ты взял, что я планирую предпринять нечто способное повлиять на общую ситуацию? — деланно удивляюсь я.

— О! — Владимир поднимает указательный палец. — О вашей вялотекущей размолвке с Шестаковым знают все заинтересованные лица. И уж, прежде всего те, кто его поддерживает. Точнее представители той партии, к которой он принадлежит. Сейчас ты спешишь воспользоваться ситуацией, посчитав, что смерть Каткова резко ослабила их позиции и позволит тебе провести желаемую рокировку.

— Ну и что же? Изволь договорить! — настаиваю я, про себя подумав: «а ведь это и твоя, «братец», партия!»

— С какой целью мой брат, сказавшись больным, зарывается на две недели в бумаги, вороша и прошлое и текущее одинаково тщательно, словно в поиске некой жемчужины? И выздоравливает только после того как на «болезнь» обращает внимание Александр? — прищурившись, спрашивает Владимир.

— Не понимаю о чём ты! — я «включаю дурака».

— Кого ты думаешь назначить на пост главы Морского ведомства? — теперь напирает Владимир.

— Я думаю Лихачёва.[19] Талантлив и умён, деятелен и честен! — признаюсь я.

— Лихачёв… И кто бы мог подумать. Ярый приверженец дядюшки Константина. Весьма нетривиальный ход! — Он откидывается в кресле и поглаживает рукой бородку. — Позволь поинтересоваться, когда твой Лихачёв последний раз был при дворе? У него есть команда готовая его поддержать? Кто встанет на ключевые места в ведомстве? Не только преданные, но и компетентные? Почему ты думаешь, что Лихачёв сработается с теми, кого на посты расставил ты, а не он?

Я молчу, ибо не знаю, что ответить. Зря я разоткровенничался, зря. Владимир улыбается краешками губ.

— Мой простодушный брат, ты думаешь, что садишься за покерный стол, а сам оказываешься на шахматной доске! — многозначительно произносит «братец», сполна насладившись своим триумфом.