Очнулся он, лишь услышав русскую речь, на которой общались эти «немцы». Но было уже поздно: его взяли на прицел и какой-то незнакомый верзила велел ему, безграмотно коверкая немецкий язык, поднять руки. Русский язык парнишка понимал, как-никак его отец был донским казаком, попавшим в плен еще в прошлую войну и благополучно женившимся на его матери, тогда бездетной вдове, в хозяйство которой он был послан батрачить из лагеря. Когда военнопленным разрешили возвращаться, его отец этим не воспользовался. Из дому на войну в 1915 году его забрали еще холостым. Родители? Два брата и сестра? Как-нибудь и он без них проживет, и они без него слезами не изойдут. Тем более, доходили слухи, в России, да и на Дону после непонятных революций, как пошел разброд и шатания, так жизнь становилась все хуже и хуже: всяк со всяким воюет; кровь реками льется, поболе, чем на германской. А у кого правда — кто разберет? Да еще и свою жену-немку казак действительно полюбил. Хорошей бабой оказалась Хидьда, хоть и старшей на пять лет, доброй и хозяйственной (не говоря уже о крепком теле и довольно приятном глазу лице). Потом и детишки пошли. Куда уезжать?

Так и рос Иоганн (Иван) Шмидт (Ковалев) в русско-немецкой семье, с детства слыша в семье оба языка и узнавая от отца о жизни в далекой и непонятной России. Когда к власти пришли нацисты, отцу это не понравилось, ничего хорошего он от них не ждал, но держал это мнение при себе, не делясь с соседями-бауэрами, разве что жене и детям предрекал несчастья, ждущие в скором времени Германию. Потом Иоганна обидели. Когда в десять лет он вместе с товарищами-одногодками подал заявление на вступление в гитлерюгенд (что отец ему делать заранее не советовал), то с горечью узнал, что он не полноценный ариец и вход в почетную молодежную организацию, куда приняли почти всех его дружков, ему заказан. Полноценный — не полноценный, но школу он все-таки закончил, отец неожиданно умер и он, как старший сын, волей-неволей взвалил на себя заботу о довольно крепком налаженном им хозяйстве. Когда пришло время, его, несмотря на отца-унтерменша, призвали в вермахт.

Уже больше года он в армии, и вот сегодня утром — его первый реальный бой. Вовремя удачной для доблестного германского оружия утренней атаки Иоганн издали увидел русских, испытывая к ним довольно противоречивые чувства. Сам-то он по ним не стрелял — был третьим номером в пулеметном расчете и только переносил за товарищами коробки с лентами и патронами и запасные стволы.

— Не стреляйте, — попросил Иоганн подозрительных немцев, с легким акцентом выговаривая русские слова; осторожно, чтобы не разлить, поставил на землю полные закрытые крышками котелки и поднял руки. — Пожалуйста.

— Откуда русский знаешь? — спросил его черноусый «немец» с каким-то татарским разрезом глаз (не арийским, так точно) и на взмахе задержал штык, которым готовился заколоть очередного фашиста.

— У меня папа русский, — мгновенно побледнел, поняв его движение, Иоганн и захлебываясь словами, быстро рассказал о покойном отце, добавив, что ни он, ни отец никогда нацистов не поддерживали и вообще в русских он не стрелял. И в румын тоже. И вообще его дело — только патроны носить.

— Погодь его резать, Чумаченко, — подошел старшина, — давай поговорим с хлопчиком. Может, он нам живым больше сгодится. Ты, парень, жить хочешь?

— Да, — сглотнув ком в горле, кивнул Иоганн. — Конечно.

— Нам поможешь?

— Да.

— Для начала расскажи, что тут у вас происходит. Пальба, я слышу, усилилась. Пушки грохают, снаряды рвутся… Только правду говори. А то…

— Я правду скажу. Там (парнишка махнул рукой на юг) русские танки наступают. Много. С ними румынская конница. Они прорвались на запад. Вокруг деревни бой идет.

— Танк! — вмешался в разговор, несмотря на забинтованное лицо Якобеску, вспомнив, как называли свои грозные машины русские. — Русиште танк! — замахал он в ту сторону, где наступала танковая бригада и добавил:

— Кавалерия ромунеска.

— Русские танки и румынская кавалерия? — переспросил понятливый старшина и сержант кивнул. — Так чего ж ты, друг, раньше нам не сказал? (Румын, не понимая фразы, пожал плечами).

— А там кто палит? — показал пальцем старшина вглубь деревни, снова обращаясь к немцу.

— А там тоже русские. Пехота круговую оборону заняла. И в самой деревне и перед ней, где позиции были. Еще утром. С пушками и минометами. Наши, то есть, германские войска их окружили, но прорваться так и не смогли.

— Наши — ваши… Ты толком объясни. Что там за пехота.

— Из тех, что утром оборонялись.

— Значит, наши, — удовлетворенно кивнул Цыгичко. — Не вся, видать бригада полегла. Еще держатся. Это хорошо. А там, — старшина показал в поле, — кто?