Книги
Всемирный следопыт, 1927 № 08
Перекликаясь на каждом шагу, Сементов ощупью пошел к товарищу. Снег оказался глубоким. Местами под ним были лужи воды. Потратив много времени на преодоление десяти метров, отделявших его от Зыбкова, Сементов устал и почувствовал, что промокшие ноги совершенно окоченели.
Так они сидели и совещались. Трудно было охватить положение. Ревущая темнота леса давила на их потрясенное сознание и не давала собраться с мыслями. Не сразу был понят трагизм утраты аэростата со всем содержимым корзины. Запасы пищи, берданка, патроны — все это исчезло бесследно. Освидетельствовав карманы, Зыбков обнаружил в них осколки коньячной бутылки, о которые и порезал тут же себе руки. Спичек не оказалось ни у того, ни у другого — остались в резиновом мешке на борту аэростата. Мысль об отсутствии спичек особенно резнула.
Становилось холодно. Возбуждение падало, с ним уходило и тепло. Озноб начинал проникать в тело. Решили итти, хотя бы для того, чтобы согреться. Пошли, натыкаясь на стволы, проваливаясь в сугробы снега. Ветви кустарника упирались прямо в лицо, раздирая кожу и заставляя поминутно закрывать глаза и отдергивать голову.
Скоро они убедились в том, что итти совершенно немыслимо, и решили переждать до утра, поднимаясь для движения только тогда, когда чувствовали сильный озноб. Промежутки отдыха делались все более короткими, и, наконец, не будучи более в силах сидеть, они все время держались на ногах, сами не зная, подвигаются ли они вперед или кружат на месте.
Когда между вершинами деревьев чернильная темнота сменилась серой мутью, они пошли уже более уверенно, избегая столкновения со стволами и не давая ветвям беспрестанно бить по лицу. В просветах стволов им почудилась полянка, и вдали за этой полянкой маячила большая темная масса. В один голос они закричали:
— Аэростат! — и спотыкаясь, падая на каждом шагу, бросились к опушке леса. Тратя последние силы, прибежали к опушке и увидели, что, вместо полянки, перед ними — глубокая пропасть, белеющая снегом. Никакого аэростата ни здесь, ни по ту сторону пропасти не было. Изнеможенные и разочарованные, они упали на снег. Под влиянием видения, в них снова воскресли надежды на красное вино, ветчину и сало, на шоколад и хлеб, и сразу все это снова рухнуло — на этот раз уже без надежды возврата. А самое главное — нет ни ружья, с которым каждый патрон мог сулить сытную пищу, ни спичек, обеспечивающих жаркое пламя костра и уютный свет в ночных лабиринтах жуткого леса…
Все направления были одинаково безнадежными или одинаково сулили спасение. Пошли вдоль края пропасти. Пошли туда, где им мерещились люди, тепло и жизнь. Но ветви и снежные завалы крепко держали неожиданных гостей и не пускали их туда, куда тянул инстинкт.
Раннее северное утро не изменило картины. Все та же пропасть тянулась на их пути, говоря о том, что они не вольны выбирать даже направление своего движения. Подчиняясь воле гор, в беспорядке нагромоздивших обрывы и заваленные Снегом пропасти, блуждая между неохватными стволами лесных великанов, провели они весь этот день.
Пустота в желудках давала себя чувствовать. Это не был еще настоящий голод, когда человек готов жевать все, что могут смалывать зубы. Пока еще они только для того, чтобы отвлечь внимание, жевали хвойные веточки, отбивая горечью игол позыв к еде.
Вдруг оба замерли на месте, неожиданно увидев первое живое существо за весь день — серую белку, сидевшую спокойно на высоком суке. Не спуская с нее глаз и точно постепенно врастая в землю, Зыбков приник к земле и поднял палку валежника. Медленно, едва заметно заводя ее за спину, он нацелился и швырнул в белку. Палка ударила по суку, на котором сидела белка, и зверек, перевернувшись в воздухе, полетел вниз. Но, еще не достигнув земли, он уцепился за широкую ветвь и исчез в раскидистой зелени огромной сосны. Первая охота окончилась неудачей…
На этом же месте их застала ночь. Пренебрегая болью в руках, обдирая их в кровь, они наломали сосновых ветвей и сделали себе постель на снегу. Тесно прижавшись друг к другу, заснули. Но сон был недолог. Промокшая обувь делалась железной и, как тисками, сжимала их. Нужно было вставать и итти, чтобы размять замерзающую обувь и чтобы немного согреться. Так же, как в прошлую ночь, они брели без всякого направления, не зная, продвигаются ли вперед или топчутся на месте.
Еще одно утро застало их спящими в обнимку под корнями десятиобхватного великана. По какой-то прихоти ветров мох здесь не был завален снегом, или снег уже стаял, и люди лежали на влажной постели из мягкого мха. Дрожь, когда нельзя произнести ни одного слова и зубы непроизвольно щелкают при каждой попытке открыть рот, погнала их снова вперед. И это утро не дало им ни людей, ни пищи, ни жилья. Но что-то особенное творилось с лесом: словно мертвый вчера, он ожил сегодня. С разных сторон доносилось робкое чириканье птичек. Большой, тяжелый глухарь, вспугнутый чуть не наступившим на него Зыбковым, тяжело захлопал крыльями, лавируя в теснинах между стволами.
Скоро все объяснилось. На смену темной бездне над Еершинами леса, пришли кусочки бледно-голубого неба, обвеянного легким розовым налетом зари: сегодня будет солнце.
И солнце действительно светило ярко весь этот день. День, когда двое едва передвигавших ноги, в изорванной в клочья одежде людей тащились по лесу, разгребая руками снег в поисках клюквы или брусники. Пригретые солнцем, едва проникавшим под темные навесы ветвей, они чаще останавливались и устраивали себе привалы на поваленных стволах. Итти становилось все труднее. Однако, уверенность в своих молодых силах, уверенность в том, что нужно жить, брала свое, и они упорно шли вперед.
Чтобы заменить совершенно изорвавшиеся головки своих сапог, Сементов отрезал по половине от каждого рукава кожаного пальто и, продев туда ноги, обвязал их подтяжками. В этот же день кожа от пальто получила и другое применение: отрезая ее по маленькому кусочку, они ее долго жевали, а потом стали и проглатывать.
Этот день был особенно тяжелым, полным самых заманчивых искушений. Лесное население чащи выползало из нор и гнезд, стремясь к выглянувшему солнцу, и дразнило взоры своей безбоязненной неподвижностью.
К ночи на их пути встало тяжело преодолимое препятствие: неширокий, но глубокий поток сходился с краем лощины, которой они все время шли. Переправа через эту речку вплавь для них, лишенных сил, была немыслима. Решили попытаться соорудить мост. Потратили весь остаток дня на то, чтобы подтащить два длинных тонких ствола. Перекидывая один из них на противоположный берег, уронили его в воду, и его унесло быстрым течением. Измученные, свалились тут же на берегу и заснули в снегу, протаивая ямы теплотой своих тел.
Эта новая ночь — третья по счету — не была такой неожиданной, но была еще более тяжела из-за своей безысходной лесной черноты, из-за непривычных шумов оживающего леса, из-за бесконечного шелеста вершин. Выбившиеся из сил, они спали в эту ночь где попало и как попало, согреваясь только теплотою тела соседа и просыпаясь каждые пять минут от ноющей боли в пальцах на руках и ногах. Слабое дыхание не отогревало белевшие концы пальцев.
Эта ночь — после ясного теплого дня — была холодней предыдущих. И иссякшие силы не могли больше сопротивляться ударившему морозу. Во время сна Сементов отморозил себе левую руку. Проснувшись, он пытался на ходу отогреть ее, засунув подмышку, но от этого рука еще хуже стала болеть и к утру сильно распухла; кожа на ней потемнела.
Утром, справившись с переправой, они попали в полосу бурелома, — многосаженные лесные великаны, в непередаваемом хаосе, точно пучки соломы, лежали на земле, перепутавшись стволами и образовав совершенно непроходимые завалы. Разгребая туннели в снегу под стволами, протаскивая свои тела в узкие щели между толстыми сучьями, теряя последние силы на перелезание через груды скользких деревьев, они подвигались вперед.