Во главе отряда стоял Разгонов, отважный вояка, но неумелый охотник; зато среди красноармейцев были такие звероловы и следопыты, как Ермаков, Удовенко, Письменный, — они знавали охоты и на Урале и на Куре. Были с ними и собаки.

Отряд подъехал к Бурлю-тугаю. Тугай был темен, но невысок и в этот предвечерний час затаенно молчал.

Ермаков повернулся вполоборота к Рущукову— помощнику командира, молодому малому, у которого шлем был залихватски сдвинут на затылок.

— Пошлали бы наш троих, — как всегда степенно и немного шепелявя предложил Ермаков, — мы бы пошукали[74]) чего что, еш ли кабаны в тугае.

Предложение было принято и разведка выслана. Остальные поехали по дороге, которая шла по опушке тугая, а справа в огненное море заката уходили песчаные горбы и перевалы.

Вскоре из тугая донеслись выстрелы.

Отряд, загибая постепенно влево, въехал на бархан, который свесился в Аму-дарью. Пески, тут вклинились в тугай и разрезали его массив на две части: северную — сухую и южную — мокрую.

Здесь отряд поджидал Ермакова с товарищами.

И только в сумерках показались из тугая всадники. У двоих из них за седлами болталось по кабану.

Пошли расспросы и рассказы.

А Разгонов-командир хвастливо пренебрегал.

— Что два — мы сорок семь убьем! Это разве охота? Это — чорт-те что! Мы завтра по всем правилам искусства.

И на ночлеге, на станции Джегербент, водя пальцем по столу, чертил план охоты и объяснял: тут будут кабаны, тут загон, а здесь стрелки.

На другой день еще до зари команда вырыла окоп на склоне бархана. Стрелки засели в него и замаскировались. Окоп был обращен к югу, к мелкой поросли и камышам, которые затянули широкую болотистую долину. Вся она с бархана была — как на ладони.

Разгонов заранее предвкушал свой триумф. Он уже видел в воображении, как кабаны по одному, по два выскакивают из зарослей и тут же падают под смертельным обстрелом из скрытого окопа — все сорок семь штук! А Ермаков, глядя на него, кривил губы.

Но вот загонщики загукали, засвистели издалека. Их голоса глухо тонули в предутреннем мареве. Но постепенно они яснели. Темные стаи потревоженной птицы, грязнившие алую застреху неба, указывали стрелкам местонахождение загонщиков. Все ближе и ближе… Сердца охотников забились упруго. Вот, поджав хвосты, стороной прошмыгнуло несколько шакалов. Голоса загонщиков наседали. Вот-вот вырвется лавина кабанов. Но прошло несколько напряженных минут— и с болота вышли люди. А кабанов — как не бывало!..

Смешливый Удовенко не вытерпел, ткнулся длинным своим носом в насыпь и залился:

— О-о-хо-ха-хо! Вот это так да! Окопались на басмачей[75])! Хо-хо-хо!

Разгонов рвал и метал. Он кричал, обвинял всех, кроме себя. И, наконец, снова послал загонщиков заходить по болоту. А Ермаков тем временем предложил Рущукову опять «пошукать». Разгонов, недоброжелательно глядя в сторону, отпустил восемь человек.

Они быстро вскочили на коней и направились в северный массив Бурлю-ту-гая, чтобы не мешать оставшимся. Взяли с собой и собак во главе с Нальчиком.