— Чтобы свергнуть президента Эберта. Надо сказать, когда к пивной привезли генерала Людендорфа, эта троица быстро согласилась на поход.

— Того самого генерала Людендорфа?

— Да, героя Великой войны. Правда, есть мнение, что он ничего не знал о перевороте, пока его не доставили к пивной. Но, переворот он охотно поддержал. Ещё бы, главарь революционеров назначил его главнокомандующим, а себя, ни больше, ни меньше, имперским канцлером. А фон Кара он определил регентом Баварии. Тот заявил толпе, что на Берлин идти согласен, и Людендорф со спокойным сердцем отпустил его домой. А после выяснилось, что фон Кар сбежал ночью в Регенсбург и оттуда заявил, что ни на какой Берлин идти не собирается и всё, что обещал под дулами пистолетов, выполнять отказывается, и вообще низлагает имперского канцлера с его главнокомандующим. И вот сегодня началась битва за министерство обороны. К слову, революционеры до него так и не дошли, их встретила полиции на площади Одеон. Вот тогда-то и началась стрельба. Говорят о шестнадцати убитых революционерах и трёх полицейских. Только Людендорф смог прорваться через полицейский заслон, и то лишь потому, что никто не посмел в него стрелять. В общем, сегодняшний путч можно считать провалившимся. Главарей сейчас активно ищут и арестовывают. Людендорф уже в тюрьме. А завтра утром я уеду в Берлин.

— Зачем? — удивленным, почти обиженным голосом вопросила Лили.

— В этом путче есть интересный след, и я хочу его проверить. Это русский след. Кстати, профессор, вам случайно не знакомо имя Шойбнер-Рихтера?

— Нет. И кто он?

— Ваш бывший соотечественник. Вы ведь из семьи остзейских немцев, не так ли?

— Не так, — возразил профессор Метц. — Я лишь несколько лет жил в Прибалтике, а девочки и того меньше, всего неделю, а затем мы перебрались в Петербург.

— Так значит, вы русские немцы.

— Нет, Отто, русскими немцами называют немцев Поволжья. А Поволжье от Петербурга отстоит на тысячу миль. Мы, если ты всерьёз хочешь знать, кочевые немцы. Дети мои родились в Курляндии, сам я — в Тюрингии, мой отец жил в Силезии, хотя родился в Польше, дед — в Баварии, а уж откуда родом его предки я даже боюсь предположить. Так что, Отто, мы из тех немцев, что как цыгане, не привязаны к родным местам, и определить нашу родину просто невозможно.

— Но у Лили с Сандрой ведь есть историческая связь с Прибалтикой, — продолжал настаивать Верт, — хотя бы по материнской линии. Да и вы наверняка общались с остзейскими немцами.

— Остзейскими немцами, — мрачно заговорила Сандра, — называют прибалтийских баронов. А наша мать была крестьянкой, а значит, её предков угнетали те самые бароны. Мы не имеем к ним никакого отношения.

— Ладно-ладно, только не обижайся. Мне ведь просто интересно узнать, что из себя представляют остзейские немцы. После революции в России они ведь массово хлынули на историческую родину. Что у них в головах, какое мировоззрение, какие идеалы? Мне просто хочется понять, что ими движет, раз такие люди как Шойбнер-Рихтер подержали национал-социалистов.

— А они их поддержали? — удивился профессор Метц.

— Пока это спорный вопрос, — аккуратно ответил Отто. — Как только вернусь из Берлина, всё вам расскажу.

— Так что же они поддержали? Какие требование у этих национал-социалистов?

— Хороший вопрос, — загадочно улыбнулся Отто, — Кажется, они ратуют за отмену Версальского договора, восстановление довоенных границ и армии. А ещё они требуют вернуть Германии все колонии, конфисковать спекулятивные доходы времён войны, национализировать тресты, выплатить достойные зарплаты рабочим, повысить пенсии, изъять земли на общественные нужды. Крупные промышленники должны рыдать. А ещё эти мечтатели обязуются обучить талантливых бедных детей за государственный счёт, заняться оздоровлением нации и всячески помогать матерям и детям.

— Что ж, и я бы поддержал такую программу.

— Не спешите, профессор, — ухмыльнулся журналист. — Эти революционеры планируют сладкую жизнь для всех граждан Германии, но готовы считать таковыми не всякого.

— В каком смысле?