Глава 61

— Занятный человек этот первый самозванец, и до сих пор непонятно, кто он таков по своему происхождению. Но не Гришка Отрепьев — это точно, и не настоящий Дмитрий Углицкий — Мария Нагая сама созналась, что признала его под страхом смерти. Но тут лукавит…

Иван хрустнул пальцами — Нагая, ставшая монашкой незаконная седьмая жена царя Ивана Грозного, признала самозванца не только под угрозой — тот обещал роду Нагих «вкусные плюшки». Вот только был один человек, слова которого слышали трое, и отнюдь не фантазеры — их допросили по раздельности, причем требовали малейших деталей разговора. А так как совпадений было множество, вплоть до описания одежды, пришлось поверить словам Петра Басманова, верного клеврета Лжедмитрия, убитого вместе с ним во время восстания, которое подготовили Шуйские. А тот неслучайно обмолвился, что хоть Димитрий Иванович не сын царя Ивана, но правитель достойной крови и лучшего не нужно.

Можно поверить на слово мертвому свидетелю?!

Вполне — примерно о том рассказала и Ксения, наедине поведала, что покойный отец считал самозванца «выблядком» Стефана Батория, причем его матерью рассматривалась среди кандидаток и Мария Старицкая. Знали в Первопрестольной о том, что есть у бывшей ливонской королевы «воспитанники». Так что дыма без огня не бывает, от любых «мутных историй» шлейф завсегда потянется, такое неизбежно.

Интересные факты привел о «Димитрии Иоанновиче» дьяк Афанасий Власьев, возращенный из ссылки, где он томился вместе с троюродным дядей Ксении Николаем Годуновым. Бывший глава Посольского Приказа имел прекрасную память, умен при этом, и пользовался полным доверием первого самозванца. Именно таковым считали его в самой Польше король и знатные магнаты, не пожелавшие участвовать в авантюре Мнишеков — те пользовались в кругу своих очень скверной репутацией отъявленных лжецов и воров, пройдохи первостатейные, короче.

— Кто же он такой на самом деле, уже никто не узнает, а историки тем более — можно привести массу версий, но ни одна из них не является достаточно достоверной, — вслух подвел итог своих размышлений Иван Владимирович. Но более всего он сам склонялся к тому, что в этом «смутном деле» налицо живое участие иезуитов — вот те могли вырастить самозванца, воспитав того как надо «обществу Иисуса», и так, что тот сам поверил, что он на самом деле сын царя Ивана Васильевича Грозного. А как иначе — больно уверенно вел себя всегда «Димитрий Иоаннович», нисколько не сомневаясь в своем «царственном» происхождении. Даже перед смертью, которая ему грозила через несколько минут, он с тем же высокомерием обличал бояр, заявляя им что «он не Борис, а природный государь».

— Зато второй Лжедмитрий явный самозванец — первого в лицо хорошо запомнили тысячи людей, а этот рылом не вышел. Так что, только холопы в его «происхождение» верят, и то только потому, что он им много воли дал, детьми боярскими и дворянами делает. Но ничего — изловим бестию. Будь он один, было бы трудно, а с Маринкой Мнишек далеко не убежит. Полячка у него как гиря на ногах. И бросить ее нельзя, как никак, кхе-кхе, «законная супруга». С Заруцким она уже не спутается, помер казацкий воевода, «пан ротмистр», вместе с Лисовским…

Иван вздохнул с облегчением — обоих видных «тушинцев» опознали среди трупов после сражения. Ошибки быть не могло — слишком многие сторонники Лжедмитрия их хорошо знали в лицо. Так что если «воренок» и появится на свет, то уже от кого-то другого.

— Раз Маринка сама влезла в Смуту, то ее нужно ликвидировать, иначе эта стерва много горя причинит. Ведь жаждет власти окаянная баба — убьют второго «мужа», найдет третьего, ан нет, «залетит» от любого авантюриста, и объявит своего ребенка «истинным и законным царевичем», от лица которого и будет править со своим фаворитом — подберет кого-нибудь из влиятельных сторонников. Убить на хрен, и сомнениям тут места нет!

Иван постучал пальцами по столу — решение давно принято, награда за самозванца и «царицу» назначена весомая, за живых, понятное дело, за мертвых в половинном размере. Чин детей боярских тем холопам и смердам, что принесут ему головы царика и Маринки, он даст вместе с грамотами, и деньгами сполна одарит — спокойствие державы того стоит. А о награде все знают — о ней повсеместно оповещают, и уже первые результаты пошли. Жаль, конечно, что людей невинных побили напрасно, но лес рубят, щепки летят во все стороны, тут ничего не поделаешь.

— Ох, тяжела ты шапка Мономаха — кровь за тебя потоками лить приходится, не ручьями даже. А куда деваться?!

Последнее время Иван так себя постоянно подбадривал. Из книжек знал, что правителям часто приходится проявлять жестокость, прибегая к казням и не милуя противников. Теперь сам стал понимать, почему репрессии необходимы — иначе власть не удержишь. Всегда найдутся те, кто посчитает себя намного лучшим повелителем, и если таких вовремя на голову не укоротить, то непременно жди скорой беды.

Ведь те цари, что были мягкими по характеру, за топор не хватались, то долго на русском троне не подержались. Помирали они как то быстро — то от «апоплексического удара» табакеркой в висок, или «геморроидальных колик», вызванных серебряными вилками, воткнутыми в тело. Так что хочешь, не хочешь, но все боярство «прошерстить» придется, и тщательно, без всякой жалости. Если аристократии хребет не сломать сразу, показав кто дома хозяин, то проблемы только возрастут. А так повод для расправ имеется — слишком многие от второго самозванца почестей удостоились.

— Вот с них и начнем, по одному переберем. А потом за сторонников Шуйских возьмусь, те не менее опасны. Но делать это нужно чужими руками, свои опричники нужны с новым «Малютой»…

Глава 62

— Все, боярин, смерть твоя пришла.

Все было сказана настолько просто и буднично, что Василия Михайловича озноб пробил — он осознал, что его не просто убьют, замучают до смерти, причем так, что он даже не помыслил до сих пор о тех способах. Странно, но в такой ситуации, видя вокруг себя угрюмые морды с грязными космами давно нестриженных волос, и ощущая гнилостный запах из беззубых ртов, и тошнотворный дурман от вечно нестиранных лохмотьев, его разобрал нервный смех. И одновременно испытал отчаянную жажду жизни, мозг лихорадочно заработал, мысли заметались в голове, пока не нашли одну, как ему показалось — спасительную.