— Вот тебе, стерва!

Хрипло выругался, затравленно огляделся — поляки выезжали на поляну один за другим, их оказалось неожиданно много. Двум боярам с десятком холопов не отбиться от такого большого отряда ни при каких условиях, тут драться бесполезно, перебьют без всякой пользы. Но и оставлять в живых «тушинского вора» с его «царицей» тоже нельзя — если удастся выжить, то хоть это царем во внимание принято будет. Видимо о том же подумал и Бутурлин, потому что раздался его громкий крик:

— Руби вора! Кончай этого пса, «тушинского вора»!

Василий Михайлович увидел, как боярин, наклонившись в седле, рубанул саблей по голове лежащего на земле Лжедмитрия — тот заорал во весь голос. Но крик тут же оборвался, превратившись в хрип смертельно раненного человека — верный боярский холоп с силой ткнул копьем в грудь самозванца, вырвал лезвие и хекнув, тут же ткнул острием еще раз.

— Беги, боярин, беги! Мы ляхов задержим!

— Спасайся, князь! В лес беги, в лес!

Заполошный крик подстегнул Василия Михайловича, осознавшего, что сейчас срочно требуется спасать свою собственную жизнь. Поляки бросились на Бутурлина, который успел дать коню шенкеля, вот только слишком поздно — выбраться с поляны уже не смог, не пробился, вступив в схватку сразу с тремя шляхтичами, что насели на него как псы на волка. И то был его последний бой — краем глаза Василий Михайлович увидел, как падает с седла боярин, выпустив из руки саблю.

— Пся крев! Бей московитов! Лови убийц!

Понимая, что до коня добраться он уже не сможет, князь ломанулся медведем в кустарник, ломая все перед собой. Повезло, что на пути лежало несколько упавших деревьев, не бурелом еще, но конному в таких зарослях делать нечего. Так что в погоню только пешими за ним пойдут — и эта мысль придала беглецу прыти.

— Бежим, робяты, спасаемся!

— Пся крев! Вязать убийц!

Поляки кинулись в погоню, он слушал треск за своей спиной — страх будущей расплаты леденил кровь. В том, что ляхи постараются его обезоружить, Рубец Мосальский не сомневался — в драке на сабельках он уступал любому пану. С коня можно было бы биться, но пешим никаких шансов — паны меж собой постоянно поединки устраивали, научились клинками рубиться, разные хитрые ухватки знают.

Так что лучше бежать, пока силы есть — все равно ему с несколькими противниками не справится, а сам себя убить он не сможет. И зря — те пытки, которые «отведает», намного горше любой смерти. Да с него просто ремней нарежут, да солью присыплют, чтобы подольше мучился. И рот заткнут, чтобы заполошным криком себе облегчение не сделал, палачей своих проклиная — хоть одна отрада в жизни останется. Но этого ему не дадут, за своего царика и «царицу Маринку» убивать его будут долго и медленно, терзать люто начнут, звери-аспиды, христопродавцы.

— Боже милостивый, спаси и сохрани раба своего! Три пудовых свечи в церкви за спасение поставлю, только помоги!

Данный на бегу хриплым голосом обет, будто он в сделку вступил со своим небесным покровителем как презренный язычник, снова придал Рубцу Мосальскому дополнительных сил, словно «второе дыхание» открылось. Пот заливал глаза, князь постоянно утирал его рукавом кафтана, и несся вперед, как лось во время гона, не разбирая пути, лишь бы подальше от преследователей. Хорошо, что осень — так летом бежать по духоте он просто не смог бы, давно бы упал, лишившись сил.

— Господи, спаси и помилуй!

Рубец Мосальский задыхался, его шатало — и Василий Михайлович вскореперешел на шаг. Сердце бешено колотилось в груди, воздуха не хватало. Он подобно вытащенной на берег рыбе только разевал рот, не в силах вздохнуть. Перед глазами все поплыло, и лишившись последнего остатка сил, он рухнул на мох, потеряв сознание…

— Эй, боярин, просыпайся — пьяный что ли?!

— Смотри, какой кафтанец на нем дорогой, никак купец богатый?!

— И сабелька в ножнах булатная, в каменьях вся!